Исходные условия-2
Поговорим, однако, о большой экономике: лес, уголь, рыба.
Угольная промышленность на Карафуто развивалась. 25 шахт, миллионы тонн годовой добычи. Однако, как это сейчас говорится, "снимались сливки". Добыча производилась в основном живой рабочей силой, без механизации и в местах, не требующих больших капиталовложений. В угольной промышленности было занято 17,5 тысяч рабочих. Но рабочих рук в период войны не хватало, а потому: "техническое состояние угольных шахт, энергетического, рудоремонтного и транспортного хозяйства характеризуется недостатком механизмов и оборудования, связанного с тем, что в период войны завоз оборудования на остров не производился, 17 шахт было законсервировано еще в 1944 году" (в последствие они были расконсервированы, но многие достаточно быстро исчерпали свои ресурсы (например, шахты Лесогорского района) и были закрыты).
Свидетельство первых наших горняков, прибывших на шахту Найоро (с 1974 года "Горнозаводская"): "технические средства — кайло (японцы называли его "цыра"), тачки и конная тяга... Преодолевая трудности, работали вместе с корейскими и японскими рабочими. Объяснялись знаками, жестами, подключая собственное воображение… Горная наука еще не добралась до юга Сахалина. Отсюда и неизученность ряда технических вопросов, и отсутствие безопасных рекомендаций, и надежных прогнозов. Шахты не имели энергетической базы. Примитивные поверхностные технологические комплексы размещались во временных неприспособленных помещениях. Административно-бытовые комплексы, как мы их представляли, отсутствовали. В шахтерских поселках не хватало школ, детских садов. Катастрофически не хватало жилья, а то, которое было, в основном размещалось в строениях барачного типа, каркасно-засыпных. Никакой базы строительной индустрии в помине не было, на весь Сахалин — только несколько кустарных шлакоблочных установок…"
До сих пор будоражит общественность информация о том, что японцы занимались на острове углехимией.
"Южно-Сахалинский трест "Газтоппром" Главгазтоппрома при Совете министров Союза ССР, организованный в апреле 1946 года, принял 3 предприятия: завод №22 в поселке Найоро (Невельский район), завод №23 в Хигаси-Найбути (Долинский район) и недостроенную электростанцию в этом же районе..." Это нынешние Горнозаводск и Углезоводск.
"Завод №22 имеет полностью законченный технологический цикл и находится в эксплуатации с 1935 года, проектная мощность завода рассчитана на переработку 800 т угля в сутки. С июня 1946 года пущены в эсплуатацию только 2 печи... В настоящее время из-за отсутствия серной кислоты и каустической соли завод вынужден выпускать только смолу, сырой бензин, полукокс и дизельное топливо... Завод №23 находится в стадии незаконченного строительства, которое начато еще в 1940 г., производственная мощность завода рассчитана на переработку 2 тыс.т угля в сутки. В связи с войной в 1942 года завод был введен в эксплуатацию с незаконченным технологическим процессом... В 1945 году этот завод выпускал в сутки 5,6 т бензина, 70 т смолы и 420 т полукокса..."
Это были чрезвычайно затратные и крайне неэкологичные производства, чья деятельность была оправдана только в условиях жесточайшего дефицита ресурсов в условиях военного времени. Тогда стоимость бензина не имела значения. Главное, чтобы он был. В результате после войны главенствующей продукцией заводов постепенно стала каменноугольная смола, из которой изготовлялись кровельные материалы (толь), заводы приобретали строительную специализацию: "Углезаводский коксохимический завод №23 после войны стал выпускать толь, кирпич, шлакоблоки, а с 1954 полностью перешел на выпуск строительных материалов". Вскоре он был переименован в Углезаводский завод железобетонных изделий и в этом качестве существует до сих пор.
Лесная промышленность: "15 бумажных машин, 37 лесозаводов. 8 059 чел. — в бумажной, 3 527 чел. — в лесной промышленности...
До захвата японцами Сахалина лесные запасы южной его части, преимущественно хвойных пород, составляли свыше 500 млн. кбм. Хищническими рубками, следствием которых явились развитие вредных для леса насекомых (сибирский шелкопряд, короеды), массовыми лесными пожарами и ветровалами за 40 лет больше половины лесов — более 265 млн. кбм — уничтожено... За последние 20 лет японцами было заготовлено 61 млн. кбм леса, из них 32 млн. было вывезено в Японию и др.страны... В среднем ежегодно заготовки древесины за 20 последних лет составляют 3 млн кбм., прирост же деловой древесины равнялся только 1,5 млн. кбм в год. За последние годы японцы приняли ряд мер по сохранению и восстановлению лесов — создали большой лесной аппарат при Губернаторстве и в лесхозах (до 700 чел.), ввели строгие правила противопожарного режима в лесах, за последние 20 лет засадили более 110 тыс, га леса..."
Но понятно, срочно предпринятые меры по восстановлению лесов были недостаточны. Южный Сахалин встретил советскую власть многочисленными гарями, ветровалами и пустошами...
Обратим внимание и на то, что доставка леса с отдаленных делян производилась методом молевого сплава. Строились плотины, которые открывались в паводок, и бревна летели до нижних складов, перепахивая нерестилища: "Объем молевого сплава на 1946 год установлен в 1032,8 тыс, кбм.. На 1 июля прибыло в конечные пункты 733,3 тыс. кбм древесины..."
Впрочем, справедливости ради скажу, что аналогичным образом велись лесозаготовки и на Северном Сахалине. Запретили молевой сплав только через пару десятилетий.
"Лесопильная промышленность Южного Сахалина развита очень плохо. Сейчас в ведении треста "Сахалинлесдрев" имеется 26 лесозаводов, пришлых по национализации; 12 лесозаводов находится в рыбной промышленности — заводы мелкие, кустарного типа, требующие ремонта и модернизации".
Трест "Сахалинбумпром" объединил 8 действующих бумажных комбинатов и 1 демонтированный в Отомари (Корсаков): "Предприятия и оборудование бумажной промышленности, в основном, работали на износ, реконструкции и расширениям не подвергались..."
И тем не менее стоит отметить, что доставшиеся от японцев ЦБЗ стали центрами кристаллизации промышленного производства и развития экономики. Они и шахты имели электростанции, которые работали не только на производственные нужды. А вообще уровень электрофикации был крайне низок: "На Южном Сахалине имеется 26 электростанций с номинальной общей установленной мощностью в 118 тыс. квт... Действующая мощность в первом полугодии 1946 года составляет 61 тыс. квт... На электростанциях установлено 60 паровых турбин, 8 паровых машин, 3 дизеля, в работе 31 агрегат, из паровых котлов установлено 134... Техническое состояние основного энергетического оборудования крайне неудовлетворительное, а в ряде случаев — аварийное..."
Рыбная промышленность: "Добыча рыбы и проч. морепродуктов в последние годы составляла (по данным японских рыбпромфирм, составленным Южно-Сахалинским отделением ВНИРО): за последние 5 лет среднегодовая добыча составила 2,9 млн. ц. Добыча такого количества сырца обеспечивалась выставлением на лов до 1924 ставных неводов, свыше 15 тыс. ставных сельдевых сетей и значительного числа прочих мелких орудий лова; 1125 промысловых самоходных судов, до 15 тыс. судов несамоходного флота и от 22 до 28 тыс. рыбаков с доведением числа последних до 40 тыс. чел. в напряженные дни весенних сельдевых путин... Собственным жилым фондом рыбная промышленность не располагала, местные рыбаки жили в собственных домах, а завозимые сезонные рабочие и ловцы размещались в чердачных помещениях цехов и... во временных летних бараках...".
Прибрежные водно-биологические ресурсы выбивались очень активно. Причем половина добытого перерабатывалась на удобрения для японских рисовых полей.
"За период военных действий рыбная промышленность Южного Сахалина потерпела наибольшие разрушения и потери, так как высадка войск и военные действия проходили по всему побережью, где расположены предприятия рыбной промышленности. Основные рыбопромышленные центры — Холмск, Корсаков, Углегорск — в значительной части сожжены, предприятия разрушены, а оборудование и имущество частью расхищено или разбито. Еще до начала военных действий и в ходе их японское командование и японские гражданские власти угнали весь наиболее годный и мощный действовавший самоходный флот, использовав его для эвакуации населения и вывоза ценностей... Таким образом, рыбная промышленность Южного Сахалина на момент окончания военных действий оказалась в состоянии хозяйственной и организационной разрухи..."
И все это, а также многое другое легло на плечи управления по гражданским делам (гражданского управления). Это был уникальный орган власти (аналогичное управление было только в Калининградской области), оно совмещало в себе две функции: военную и административную. Но больше административную, конечно, а с военной получались постоянные конфликты. Большая ошибка была допущена в том, что советская гражданская администрация прибыла в Тойохару не вслед за войсками, а 36 дней спустя. Поэтому в течение этого времени, вплоть до приезда на Южный Сахалин заместителя председателя Совета министров СССР А.И.Микояна и командующего Дальневосточным военным округом М.А.Пуркаева, в хозяйственной жизни Южного Сахалина царила анархия.
Назначенному начальником гражданского управления Южно-Сахалинской области Дмитрию Николаевичу Крюкову и десяти его сотрудникам пришлось немало потрудится, чтобы восстановить нормальные условия жизни мирного населения.
И здесь нельзя не отметить большую помощь бывших японских властей. Все-таки система японской администрации только Карафуто (Курилы, как известно, к Карафуто не относились) насчитывала 2003 чиновников. А распоряжение со стороны губернатора Оцу Тосио в их адрес осенью 1945 года было таково: "Мэры городов, городских и сельских волостей, являясь руководителями вверенных им административных единиц, несут на себе огромную ответственность. Каждый из мэров должен, проникнувшись до конца сознанием и гордостью за вверенный ему высокий пост руководителя, прилагать максимум усилий для поддержания теснейшей связи со своими участками деятельности, с помощью эффективного и честного сотрудничества оказывать полное содействие в проведении высококачественной административной деятельности"
Гражданское управление организовало хозяйственные объединения и тресты и одновременно обеспечивало пуск предприятий во всех отраслях народного хозяйства, уборку урожая и сохранение семян, охрану и правильное использование материалов и оборудования. При этом в каждом районе работало всего два-три человека Гражданского управления!
Как писал Крюков в своих воспоминаниях, "районные гражданские управления встали на ноги. Уже половина аппарата состояла из советских граждан. В трестах и ведомствах также прибавилось наших, хотя еще много работало японских специалистов и чиновников. Начали регулярно прибывать пароходы с переселенцами, а также с продовольствием, сырьем и материалами для предприятий. На материк же во всех портах отгружали бумагу, уголь, рыбу. А впереди — уйма новых нерешенных вопросов. И главный из них — это в течение 1946 года осуществить юридическую советизацию Южного Сахалина и Курил, а именно: национализировать все хозяйство, обеспечить быстрое заселение возвращенных земель советскими гражданами; при наличии японского населения не нарушить производственной, культурной и бытовой жизни обоих народов".
Юридическая национализация прошла довольно быстро и без каких-либо проблем.
"Указом Президиума Верховного совета СССР от 2 февраля 1946 года и Постановлением СНК СССР от 2 февраля 1946 года №263 все крупные предприятия промышленности, железнодорожного и водного транспорта, связи и коммунального хозяйства национализированы и переданы в ведение соответствующих министерств... Национализация прошла без каких-либо инцидентов со стороны бывших владельцев и не отразилась на нормальной работе предприятий. Всего национализировано 682 промышленных предприятий, контор, бирж и компаний..."
Со стороны трудового народа тоже конфликтов не было. Наоборот. Они были удивлены и поражены. Их полностью уравняли с трудящимися, то есть перевели на 8-часовую рабочую неделю, дали соответствующую зарплату, паек и т.д.: "Женщины получили право на труд и оплату его наравне с мужчинами; все получили право на отпуск. Надо сказать, что эти мероприятия японцами были встречены восторженно. В марте 1946 года мы устроили праздник Международного женского дня на ряде предприятий и для японских женщин, освободив их от работы. Лучшим производственницам вручили подарки. Они были удивлены и обрадованы. До этого они работали по японским законам 12 часов в сутки, а в мелких мастерских — до 14 часов, отпусков почти не было. За любой проступок их штрафовали, увольняли".
Однако в процессе перехода были и многочисленные сложности. Например, есть мнение, что  в СССР все было в государственной собственности и на деньги внимание не обращали. Еще как обращали".
В период с 1 по 15 февраля 1946 года японские иены были изъяты, и единственным платежным средством стал советский рубль. А с 1 апреля 1946 года вместе со сберкассами прекратили свою деятельность все японские банки, акционерные страховые общества, отменялось также японское налоговое законодательство. Казалось бы, все просто. Издал указ — и процесс пошел автоматически.
Но вот опять воспоминания Крюкова:
"Дня за два до бюро (в Москве) мне позвонил Емельянов (Александр Емельянов, заместитель Крюкова и его преемник на посту председателя облисполкома единой Сахалинской области) и сказал, что они на Сахалине перехватили письмо, в котором сообщается, что в Японии усиленно ходят слухи о проведении девальвации иены и обмене на новые деньги в десятикратном размере. Девальвация намечается на начало марта; вопрос этот решен Макартуром с согласия императора. Я немедленно позвонил Микояну, передал разговор с Емельяновым и сказал, что, видимо, надо срочно избавляться от японских иен, а они есть у советских граждан. Микоян спросил: "А сколько на Южном Сахалине японских денег?" Я ответил: "Проверка в банках показала, что около тридцати миллионов". Микоян: "Ну вот об этом и доложи на бюро, там посоветуемся". Второго февраля в час дня мы снова были приглашены на бюро. Председательствовал Молотов. Приглашенных больше, чем в первый раз. Сообщение сделал Косыгин... Молотов спрашивает, есть ли у кого вопросы. Я попросил слова и сказал о предстоящей девальвации японской иены. Молотов спросил председателя Госбанка Голева: "У вас есть какие-либо данные?" У него не было никакой информации об этом. Встал Микоян и заявил, что он звонил Шикину в Маньчжурию — тот подтвердил слухи, и получил от него поручение: немедленно закупить для Сахалина на 30 миллионов иен сои, гаоляна, риса. И тут неожиданно началась перепалка. Вознесенский спросил: "А почему 30 миллионов?" Микоян: "По подсчетам Крюкова". Вознесенский: "Неверно. Мне сейчас Голев сообщил, и Минфин подтверждает, что на Сахалине должно быть не менее ста двадцати миллионов". В общем, оба разгорячились, дошли до оскорблений друг друга. Например, Вознесенский сказал Микояну: "Надо знать политэкономию". Микоян ответил: "Знаем, кто ее пишет!" Молотов с трудом успокоил их.
В общем, решили провести обмен японских иен на советские деньги по действующему на Южном Сахалине паритету; обмен начать через неделю и провести его в десятидневный срок. Отправить на Сахалин для этой работы самолетом одного из замминфинов. Молотов поставил вопрос на голосование. Вознесенский был против...
В день отъезда я получил один экземпляр постановления Совета министров CССР №263 от 2 февраля 1946 года о Южном Сахалине и Курильских островах. С этого дня юридически оформилась Южно-Сахалинская область..."
А что касается иен, то "для обмена было создано сорок пунктов при банках и сберкассах. Основная масса денег была сдана населением за четыре дня. На седьмой день, имея данные — сдано 28,4 миллиона иен — я позвонил Микояну. Он обрадованно сказал: "Замечательно! Немедленно отправляйте все иены в Маньчжурию". К вечеру все деньги мы погрузили на самолет, и ночью он вылетел. А через две недели к нам начали подходить пароходы с гаоляном, чумизой, соей, пайзой и рисом. Это были запасы для японского населения на два года".
А вообще воспоминания Крюкова стоит прочесть. Писал он достаточно честно, чисто по-человечески:
О нравах партэлиты: "Утром приехал на вокзал. На перроне собралось более двух десятков провожающих. Секретари крайкома, председатель крайисполкома, работники НКГБ, военные, родственники. Поодаль — толпа зевак. Гадают, какой тут начальник самый главный. К Назарову жмется его супруга Анна Семеновна. Она не знает, что в запертом купе давно сидит "вторая" жена Назарова — машинистка-стенографистка. Я страшно не любил эти показные парадные проводы начальства... Все обнимаются, целуются, хотя знаю: некоторые просто ненавидят друг друга".
А вот о работе центрального правительства:
"В нашей рабочей комнате я попросил Кузнецова ускорить дела, хотя бы за три дня подготовить наш вопрос. Он засмеялся: "А месяц максимум не хотите?". Действительно, когда стали встречаться с сотрудниками министерств для согласования пунктов проекта постановления, то начали приходить заведующие отделами, консультанты, юристы, редко — заместители министров. Тут началась с ними "торговля": что включать, что не включать, как написать текст. Спорили порой даже из-за одного слова. Но когда все утрясали, оказывалось, что окончательно решить вопрос они не правомочны. Говорили: дескать, доложим министру, он и решит, надо визировать или еще изучить вопрос. Тогда я понял, что для согласования такого большого проекта и месяца не хватит. Никому и дела нет, что у нас там, на Сахалине, неотложные дела. Намучившись в приемных разных чиновников, я пошел к Микояну и сказал, что сахалинский вопрос продвигается очень медленно".
Анастас Микоян подключил свои связи, устроил Крюкову встречу со Сталиным, закатил скандал в правительстве: "Через день снова собрались у Микояна. Был и Косыгин, Зверев, Голев, Ишков, еще ряд министров... Я доложил, что министр Павлов как будто согласился на льготные цены на рыбу, но его заместитель Ишков вдруг сказал: "Анастас Иванович, мы тут потеряем кругленькую сумму". Микоян неожиданно вспылил, бросил проект на стол и крикнул: "Я, старый дурак, связался с Сахалином, а тут каждый учит!" Все же и о северных льготах, и о надбавках договорились, о ценах на рыбу тоже, а по штатному расписанию Микоян предложил Звереву и мне договориться завтра же...
Утром за полчаса до рабочего дня пришел на Ильинку, 9. Оказывается, Зверев уже на месте. В приемной уборщица . Зашел в кабинет, поздоровались. Он спросил: "Завтракал? " Я ответил, что выпил на ходу стакан кефира. Он позвал уборщицу и послал ее в буфет за крепким чаем и бутербродами. Буфетчица принесла чай и целую тарелку бутербродов с колбасой, ветчиной, сыром и маслом. Зверев сложил на масло сыр и колбасу и пьет чай с удовольствием. Я, следуя его примеру, впервые составляю такой слоеный бутерброд и думаю о Звереве: "Так вот почему ты такой толстый". Зашел разговор о Сахалине, а главное — об охоте и рыбалке".
Да, да. Не о финансах говорил министр финансов СССР (между прочим один из лучших министров финансов), не о бюджетном процессе и прочем, а об охоте и рыбалке. Тут Крюкову, конечно, было что порассказать: "Прошел второй час. Наконец, Зверев вызывает своих заместителей и говорит: "Ну что, дадим Крюкову штат 38 человек? Может, дадим еще пару инспекторов к финотделу?" Так решили все вопросы и дружески попрощались".
Что изменилось с тех пор в решении важных государственных вопросов и вообще? Да ничего. За некоторыми, впрочем, исключениями...
Крюкову, как главе Южно-Сахалинской области, было решено улучшить жилищные условия и переселить из общежития ("Краба") в бывшую резиденцию вице-губернатора: "Наше переселение в бывшую резиденцию вице-губернатора не принесло нам удовлетворения и спокойной семейной жизни. Прожили мы в этом доме почти полтора года, и моя жена Дуся устроила бунт, заявив: "Давай переедем в трехкомнатную квартиру, и ты хоть не будешь приводить своих гостей". Действительно, все именитые гости из Москвы и Хабаровска без всякого стеснения заявлялись ко мне и оставались ночевать. Летом мы предоставляли им японские комнаты с раздвигающимися стенками внутри и циновками на полу. В них было свежо, чисто, а зимой гостям уступали спальню бабушки, а она перебиралась на кухню... Готовили питание, доставали продукты, мыли посуду, стирали постельное белье, гладили, убирали комнаты Дуся и бабушка... А жили у нас гости не днями, а неделями... Уезжая, как правило, были довольны, благодарили, заверяли в дружбе и уважении. Но тут же забывали об этом. И когда я, бывая в командировках в их краях, сталкивался с ними нос к носу, никто не приглашал к себе. Это обычная черта большинства партийных и советских, да и других больших работников: внимание к себе они воспринимают как должное, а восходя вверх по служебной лестнице, отворачиваются даже от друзей...
Начинались упреки жены: "Вот работаешь по 16-18 часов в сутки, ночей не спишь, а кому нужна твоя работа? " Я: "Обществу, Родине". Она: "Кто это видит и знает? На Северном Сахалине ты неделями мотался на нефтепроводе и в Охе, а когда стали награждать за пуск нефтепровода, то кому дали орден? Первому секретарю..." Я: "Хватит тебе. Может, он в кабинете больше сделал, и всегда в области секретарь в первую очередь награждается. И потом — я не за награды работаю, а за совесть". "А во второй раз награждали нефтяников? — продолжала жена, — а вас, ни Мельника, ни тебя, не наградили. А вот Голуба, который только что прибыл работать вторым секретарем, а раньше кем-то там в ЦК был, наградили орденом. Это что, справедливо?" Я промолчал...
Так меня не раз донимала жена. Но с переездом из особняка ей пришлось уступить. Мэр города подыскал нам в центре города небольшой японский домик, сложили в нем печку. Дом этот стоял на улице Макарова с выходом на улицу Сталина (сейчас Компроспект). Переехав к осени, мы стали наводить порядок в небольшом дворике, сделали клумбы, посадили черемуху, сирень, рябину... Наша бабушка весной завела шесть кур и петуха. Но не прошло месяца, как у нас кто-то выкрал всех кур."
Вот так и жил первый советский "губернатор" нашей области.
С. Морозов        http://www.sakhalin.info/weekly/106701