Другая каторга. Часть 1
Для того чтобы оставить за собой стратегически важный Сахалин, правительство Российской империи решило пойти по пути Великобритании, которая имела успешный опыт освоения и заселения Австралии различным ссыльным людом.
Первые каторжане появились на Сахалине в 1858 году, после чего был сделан вывод — "Остров — место хоть и гиблое, но к жизни приспособить его можно". В 1869 году Сахалин был официально объявлен местом каторги и ссылки.
Историю мы учили и до сих пор учим по Чехову, который в своей культовой книге писал: "Сахалин — это место невыносимых страданий... Мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст... Размножали преступников и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей… Виноваты не смотрители, а все мы".
Это эмоциональное восклицание было воспринято буквально, стало общим. Его продолжали закреплять в общественном сознании последовавшие за писателем беллетристы и журналисты, которых, понятно, не интересовала жизнь рядовых обывателей, им для своих коммерческих изданий требовались "яркие сюжеты". И что скрывать — каторжная жизнь выдавала их предостаточно. Сейчас подобная избирательность в круге общения определяется как элемент "информационной войны", но тогда все воспринималось за чистую монету и совершенно определенно формировало образ Сахалина как места, куда нормальный человек по своей воле не сунется. А если сунется, то не останется. "Нет, кажется, на Сахалине человека, который бы не тяготился этой жизнью, не смотрел бы на нее, как на что-то временное, и не надеялся рано или поздно уехать с Сахалина". Разве не перекликается это с современными призывами "Валить надо с кочки"?
Впрочем, это лирика.
А теперь о фактах.
О каких, например, "миллионах" речь, когда за время существования сахалинской каторги (до 1905 года) сюда было сослано только около 37 тысяч человек?
Безусловно, приходилось им очень нелегко. Даже когда их переводили в разряд ссыльнопоселенцев — а переводили, кстати, массово. Например, 15 мая 1883 года был издан Высочайший манифест о сокращении срока каторжных работ на одну треть. С этого времени, кстати, и ведут свою историю многие наши населенные пункты. Если в 1882 году каторжане составляли более 62 процентов от всего населения острова, то через 10 лет — только 27,4 процента, а к началу XX — 16,2 процента.
Два года ссыльнопоселенцы оставались на казенном довольствии (в год на одного человека полагалось около 25 кг муки, 50 кг мяса, 3 кг крупы, на 2 года также бесплатно выдавались 2 пары сапог и 20 аршин сукна). В месте, указанном чиновником тюремного ведомства (далеко не всегда удачном) и по чертежу, разработанному этим же ведомством, они должны были поднять селение. Тем, кто показал особое прилежание, давали скот и посевной материал.
Безусловно, прилежание показывали не все. "Около 10% скрывались от властей — "сбивались в преступные шайки, варили самогон, бродяжничали". Немалая часть ссыльнопоселенцев "отбывали номер", дожидаясь в "кое-каком труде — лишь бы ноги не протянуть" окончания срока ссылки и возможности убыть на материк.
Но немалая часть бралась за дело всерьез. Им, конечно, тоже приходилось нелегко.
Чехов охарактеризовал сахалинцев так: "Здешние жители — это беспорядочный сброд русских, поляков, финляндцев, грузин, голодных и оборванных, сошедшихся вместе не по своей воле и случайно, точно после кораблекрушения".
А вот теперь обратимся к фундаментальным исследованиям историка Марины Ищенко о жизни сахалинских крестьян того времени (все дальнейшее — из этих исследований).
Более 40 процентов арестантов составляли выходцы юга России, Кавказа, Крыма, Малороссии. Далее в процентном отношении следовали выходцы средневолжских и нижневолжских губерний и русского севера. Как видим, влияние малороссийского фактора в сельскохозяйственном освоении острова было весьма велико. Как замечает Ищенко, и тогда, и сейчас островитяне называют свое жилье "хатой", а не "избой", как на русском Севере.
И вот крестьяне различных районов России, попавшие на остров, имели различный земледельческий опыт. И потому нередко терпели неудачу, пытаясь вести хозяйство в соответствии с навыками, приобретенными на родине. Особенно "южане". Один из современников отмечал: "Во многих поселениях я наблюдал семьи, видимо, с усердием принимавшиеся за хозяйство и добросовестно применявшие усвоенные себе на родине приемы, но терпевшие постоянные разочарования: недозревшую пшеницу приходилось сушить в избе, капуста не завертывалась, свекла совсем не родилась. Объяснить, почему это происходило, они не умели. Казалось, делали все так, как должно, а результатов не получалось".
И тем не менее, со временем приходил опыт. А главного для крестьян — земли было в достатке.
Чехов, описывая селение Корсаковка Александровского округа, отмечал зажиточность тамошних жителей, которые имели большие участки, и у них была возможность выбрать землю. Более 30 процентов хозяев имело под пашни от трех до шести десятин (гектар), и редко кто имел меньше двух десятин. Из подворных описей соседнего селения Ново-Михайловского выясняется, что более 40 процентов имели пахотные участки в две десятины, такое же количество жителей — участки в три-четыре и около 15 процентов — в семь-восемь десятин. И это только пашня. Сенокосов было не меньше.
Причем ни пахотные, ни сенокосные земли населению не отводились. Желающие иметь пашню или сенокос или расширить их, находили в тайге удобные поляны, обрабатывали их или покупали участки у уезжавших поселенцев. Никаких официальных прав собственности на землю население не имело, но по своему усмотрению отчуждало землю, перепродавало ее, т.е. смотрело на нее как на свою собственность. И самое главное — данное обстоятельство признавалось всем крестьянским сообществом. Со стороны тюремной администрации, регулировавшей жизнь на острове, никаких препятствий к этому не было.
Мицуль в своем труде о сельскохозяйственном потенциале Сахалина сделал вывод — препятствием для развития сельского хозяйства станут рыбные промыслы, которые будут отвлекать трудовые ресурсы от земледелия.
Оказалось, наоборот. Именно комплексное хозяйство спасало сахалинских крестьян. Неурожаи случались часто. Но никто из старожилов не мог вспомнить, чтобы кто-то голодал! Рыба и картошка выручали всегда.
"Каждый день ели. Утро, вечер и обед рыба. Она душу переела. Надоела, не надоела, кушать надо что-то".
Но постепенно даже сложились пищевые обычаи — "Если на завтрак не поесть рыбы, то весь день будешь голодным".
С рыбой на островах по-прежнему связан большой пласт традиций. Поэтому чуть подробнее.
Горбушу на зиму не готовили, использовали только свежей. Готовили только кету.
Как обычно, считалось, что соседская рыба лучше. "Жители Тымовского округа лучшей считали рыбу из Александровского округа: "Там рыба не нашей ровня, там морская рыба-то, тут рыба плохая была". Жители Александровского округа, наоборот, считали лучшей кету с Тымовского округа, особенно с местечек Адо-Тымово, Чир-Унвд, Соболи. Впрочем, у всех без конкуренции была калуга с Амура, которая считалась лучшей рыбой.
Икру, как правило, не готовили, поскольку соли было мало. Ее прессовали в ястыках, резали, как сыр. Вяленую в ястыках икру любили дети — вместо семечек.
Покупать рыбу ездили на рыбалки. Сотня кеты стоила от 2 до 4 рублей. Впрочем, кто хотел, ловил сам.
Практически все побережье острова, также низовья Тыми были разделены местной администрацией на сеть рыболовных участков. Ежегодно в местной печати публиковались списки участков, на которых разрешался промысел. Согласно этим спискам и подаваемым прошениям участки сдавались в аренду — как правило, объединялось несколько семей. Распределение рыболовных участков находилось в ведении окружных полицейских управлений.
Однако это на севере. На юге, как и сейчас, организовать артель и арендовать участок было гораздо сложнее. Большая часть рыбных промыслов была монополизирована японскими промышленниками, а также владивостокскими купцами Семеновым и Демби, чья фирма "Семенов и К" подчинила более мелких промышленников.
Там на юге были налажены каналы сбыта рыбы и рыбопродукции. А вот на севере с этим было плохо. Дело, как обычно, бывает с отечественной бюрократией, доходило до парадоксов. Например, рыба на тюремные склады поставлялась из Николаевска-на-Амуре. Только в 1899 году тымовскому окружному начальнику Бутакову удалось добиться, чтобы его округ покупал рыбу у местных поселенцев. И в тот же год 86 поселенцев поставили в тюрьму соленой рыбы на сумму 7825 рублей.
Отсутствие рынков сбыта тормозило как развитие рыбных промыслов севера, так и сельское хозяйство.
И тем не менее мужики крутились. Один из исследователей острова посетил в 1885 году прибрежное селение Мгачи и привел его как доказательство того, что и без земледелия сахалинцы могут жить в достатке. Было отмечено, что "...Селение обстроено хорошо, но полей вовсе не имеет. Один картофель разводится с успехом".
Многие приезжие из центральной России чиновники считали отсутствие хлебов признаком крестьянской нищеты и в очередной раз вздыхали о Сахалине, как о гиблом месте. Однако, как выяснялось, достаток жителей Мгачи соответствовал достатку жителей Александровской слободы. Если учесть, что благосостояние жителей последней считалось одним из самых высоких на острове, то становится понятным, что, занимаясь рыболовством, население Мгачи не бедствовало.
И вообще средний уровень жизни крестьян на Сахалине был заметно ниже, чем в центральной части страны. Свидетельством этому — крайне слабое развитие домашних ремесел. В хозяйствах не было принято гнать смолу и деготь, обрабатывать кожи, заниматься бондарным делом или изготавливать глиняную посуду, женщины не занимались прядением и ткачеством. Хозяйства не имели натурального характера, были ориентированы на покупку предметов быта, орудий труда, то есть уже были производящими. И крестьяне имели уже другой менталитет.
Характерный штрих. В центральной России еще спали на лавках. На Сахалине, даже в не самых, скажем так, богатых семьях к лавкам приделывали самодельные спинки, и получалась кровать! Не хуже, чем у соседей!
В конце XIX века житель селения Нижний Армудан, выходец Пензенской губернии, так отозвался об острове: "Здесь жить можно. Первое дело — только не ленись! Травы кругом много — коси, сколько хочешь! Тебе пашню надо? Бери земли, сколько твоей душе угодно, только не ленись корчевать! Это не то, что в нашей губернии, где из-за каждого клочка грызутся. Ведь и я сюда попал за драку из-за земли... Если бы мог, я и сына перетащил сюда из России. Подумайте, лесу под боком сколько хочешь! Попенных не берут, податей никаких... Надо только вовремя посеять, да и ведро не проспать в жатву. А рыба здешняя — какое подспорье хозяйству! И скот здесь здоровый и хорошо плодится. Как можно жаловаться на здешнюю сторону".
Такое вот "место невыносимых страданий".
Если взрослых еще грызла тоска по родным местам, то дети уже воспринимали остров как свою Родину, не рассматривали жизнь на нем как наказание, не сравнивали с другими краями. Нередки были случаи, когда родители, имея достаточно налаженное хозяйство, покидали Сахалин в стремлении в конце жизни вернуться на Родину. Взрослые же дети их оставались на острове, принимали дело в свои руки.
Вот так, медленно, но верно складывалось первоначальное старожильческое население Сахалина, увы, большей частью, сгоревшее в социальных пожарах ХХ века...
С. Морозов | ИА Sakh.com     http://www.sakhalin.info/weekly/102217