И не оставим здешних берегов
Камергер Николай Резанов, проинспектировав Русскую Америку, настаивал на скорейшем освоении Сахалина. Он опасался, что его могут занять европейцы. Но тут он, думается, ошибался. Слишком ограниченные рынки сбыта продукции европейских мануфактур, слишком сложный климат, слишком отдаленная логистика. Поэтому голландцы, французы, англичане высаживались и даже высаживали на Сахалине своих солдат, но уходили. Главным предметом их вожделений стал Китай. А основными историческими игроками в нашем регионе стали Россия и Япония.
И здесь история налета Хвостова и Давыдова на японские поселения, о которых упоминалось в прошлом материале, имела самые серьезные последствия.
В 1806 году в чине лейтенанта командиром шлюпа "Диана" — обычного лесовоза, перестроенного в небольшое трехмачтовое судно — был назначен тридцатилетний Василий Головнин. Его-то правительство и решило направить во вторую кругосветную экспедицию, главной целью которой были географические открытия в северной части Тихого океана, преимущественно в пределах России.
Сказано — сделано.
На рассвете 18 апреля 1808 года русские моряки увидели берега мыса Доброй Надежды, и через два дня шлюп вошёл в Саймонстаун, принадлежавший англичанам. И... попали в первый плен. Командующий английской эскадрой — вице-адмирал Барти, объявил Головнину о войне, начавшейся между Россией и Англией, и арестовал корабль до получения соответствующего распоряжения из метрополии.
16 мая 1809 года, более года проведя в плену, Головнин на "Диане" предпринял на глазах английской эскадры побег. Впрочем, и плен, и побег были довольно относительными. Как рассказывают, Барти не взял на себя ответственность объявить экипаж "Дианы" военнопленными, поскольку в этом случае ему пришлось бы выделить деньги на их питание. Если бы правительство Англии не утвердило его решение, все потраченные деньги он был бы вынужден компенсировать из своих средств. Поэтому адмирал взял с капитана шлюпа слово, что тот не сбежит, запретил выдавать ему провизию и оставил шлюп стоять в бухте, никак более ему не препятствуя — в расчёте на то, что, когда Головнину всё это надоест, он "нарушит своё слово и сбежит, и, таким образом, проблема его ареста решится сама собой"...
Так оно и решилось. А вот в Японии все вышло по другому.
В 1811 году Головнин начал описывать Курильские острова: "Мы прорубили в Петропавловской гавани лед и 25 апреля вывели шлюп из сей гавани в Авачинскую губу, — а 4 мая отправились в путь".
В этом пути закончились припасы воды и дров, и "Диана" подошла к северной оконечности Итурупа.
И тут возникли "призраки" Хвостова и Давыдова: "Сверх того, вот какие вести курильцы нам сообщили: японцы не хотят верить, что мы пришли к ним за каким-нибудь другим делом, кроме намерения их грабить, утверждаясь в своем подозрении на прежнем примере; рассказывая о сем поступке русских, они обыкновенно говорят: русские на нас напали без вины, перебили много людей, некоторых захватили, разграбили и сожгли все, что у нас было; они не только отняли у нас обыкновенные вещи, но даже лишили всего нашего пшена (риса, который Головнин именует сорочинским пшеном) и саги (сакэ) и оставили нас, несчастных, умирать с голоду; а потому, по уверению курильцев, японцы пребывают в полном убеждении, что россияне решились делать им всякое возможное зло, подозревают, что и мы пришли к ним с таким же намерением, почему они давно уже все свое имущество отправили внутрь острова.
Весть сия крайне огорчила всех нас; однако же курильцы утешали нас уверением, что не все японцы так мыслят о русских, но что один только здесь находящийся при них начальник и товарищи его считают русских грабителями и боятся их, чему, конечно, чрезвычайная трусость сих людей причиною...".
(Эти айны, кстати, как потом выяснилось, врали напропалую — и русским, и японцам).
Как бы то ни было, но Головнин особых выводов из этого сообщения не сделал. Ведь Хвостов с Давыдовым командовали купеческими судами, а "Диана" была кораблем "Государства Российского". Поэтому в продолжении поиска воды и дров он оказался на юге Кунашира, на рейде селения Томари.
(Тут надо немножко отвлечься на топонимы. Местечек с названием Томари по югу Сахалина и Курил было множество, сейчас осталось одно. В наименованиях, оставшихся от айнов, нам чудится что-то загадочное. На самом деле все было просто и до предела бесхитростно, без какого-то полета фантазии. Томари — "бухта". Были также "камни", "реки", "мысы" и т.д. То же самое и нивхскими топонимами — многочисленные на Сахалине Пиленги, это просто "большая река").
К этому времени японцы собрали со всего Кунашира и спрятали в маленькой крепости все наличные военные силы — несколько сотен человек. Лодку Головнина встретили залпами орудий: "Когда я уже выехал из дистанции пушечных выстрелов, японцы не перестали палить и даже продолжали по приезде моем на шлюп. Бесчестный их поступок крайне меня огорчил; я думал, что дикие одни только в состоянии сделать то, что они: видя небольшую шлюпку с семью человеками, едущую прямо к ним, и подпустив оную вплоть к батареям, стали в нее палить, так что от одного ядра все бывшие на ней могли бы погибнуть. Сначала я считал себя вправе отомстить им за это и велел было уже сделать один выстрел к крепости, чтоб, судя по оному, лучше можно было видеть, как поставить шлюп; но, рассудив, что время произвести мщение не уйдет, а без воли правительства начинать военные действия не годится, я тотчас переменил свое намерение и отошел от крепости, а потом вздумал объясниться с японцами посредством знаков".
Японцы согласились на переговоры, но вместо этого созванный на берег в Томари Головнин захвачен вместе с мичманом Муром, штурманским помощником Хлебниковым и 4 матросами в плен, который продолжался более двух лет.
Пленников окольными путями вывезли на Хоккайдо, весь путь они проделали связанными до полуобморочного состояния: "Я был так туго связан, а особливо около шеи, что, пройдя шесть или семь верст, стал задыхаться. Товарищи мои мне сказали, что у меня лицо чрезвычайно опухло и почернело. Я желал уже скорее кончить дни свои и ожидал, не поведут ли нас через реку, чтобы броситься в воду; но скоро увидел, что этого мне никогда не удастся сделать, ибо японцы, переходя с нами через маленькие ручьи, поддерживали нас под руки. Наконец, потеряв все силы, я упал в обморок, а пришел в чувство, увидел японцев, льющих на меня воду. Изо рта и из носа у меня шла кровь... Мы считали их тогда лютейшими варварами в целом мире..."
Сейчас этот залив на юге Кунашира носит название Измены, а селение Томари — Головнино.
За эти два года в плену случилось многое, о чем Головнин рассказал в своих записках: унижения, неудачная попытка побега, малодушие мичмана Мура (который в последствие из-за этого сошел с ума и застрелился), обманы, интриги и подковерная борьба.
Друг и заместитель Головнина Петр Рикорд как старший офицер взял на себя командование "Дианой".
Головнин в душе молил, чтобы тот не начал с ходу приступ Томари, поскольку там спряталось очень много вооруженных японцев.
Уже потом Головнину разрешили прочитать письмо от друга: "Боже мой! Доставят ли вам сии строки, и живы ли вы? Сначала общим мнением всех оставшихся на шлюпе офицеров утверждено было принимать миролюбивые средства для вашего освобождения; но в самую сию секунду ядро с крепости пролетело мимо ушей наших на дальнее расстояние чрез шлюп, отчего я решился произвести и наш огонь. Что делать? Какие предпринимать средства? Малость наших ядер сделала мало впечатления на город; глубина не позволяла подойти ближе к берегу; малочисленность наша не позволяет высадить десанта; и так, извещая вас о сем, мы предприняли последнее средство: поспешить в Охотск, а там, если умножат наши силы, то возвратимся и не оставим здешних берегов, пока не освободим вас или положим жизнь за вас, почтенный начальник, и за вас, почтенные друзья! Если японцы позволят вам отвечать, то предписывай, почтенный Василий Михайлович, как начальник; мы все сделаем на шлюпе; все до одного человека готовы жизнь свою положить за вас. Июля 11 дня 1811 года. Жизнью преданный Петр Рикорд, жизнью преданный Илья Рудаков и проч. и проч.".
И когда некие японские чиновники злорадно сообщили ему, что все взятые в плен казнены, Рикорд решил захватывать японские торговые суда — не обошлось и без жертв с японской стороны. К счастью, на первом же судне оказался грамотный и влиятельный купец Такадая Кахэя, который выступил посредником в переговорах. Конфликт перерос в ранг дипломатического. Переговоры, мотором которых был Рикорд, в итоге завершились освобождением Головнина.
А до того времени: "За неимением бумаги, чернил или другого, чем бы мог я записывать случавшиеся с нами примечательные происшествия, вздумал я вести свой журнал узелками на нитках. Для каждого дня, с прибытия нашего в Хакодаде, завязывал я по узелку: если в какой день случалось какое-либо приятное для нас приключение, то ввязывал я белую нитку из манжет; для горестного же происшествия — черную шелковинку из шейного платка; а если случалось что-нибудь достойное примечания, но такое, которое ни обрадовать, ни опечалить нас не могло, то ввязывал я зеленую шелковинку из подкладки моего мундира; таким образом, по временам перебирая узелки и приводя себе на память означенные ими происшествия, я не мог позабыть, когда что случилось с нами".
Вообще, записки Головнина о пребывании в японском плену могли бы стать основой романа на уровне "Графа Монте-Кристо".
Но нас пока интересует другое. Плен опять подтвердил, что японцы практически ничего не знали о русских и о мире вокруг вообще. Немалое время в постоянных допросах заняло выяснение того обстоятельства, что "Никола-Сандрееч" (Николай Александрович) и Хвостов — это одно и тоже лицо: "Мы не понимали, каким образом японцы могли знать их имена и отчества, а фамилий не знали... При сем случае сделали они несколько и смешных вопросов.. как, например: каким образом мы могли так долго быть в море, не заходя никуда за съестными припасами, за водой и дровами; зачем русские строят такие крепкие суда, что они так долго в открытых океанах могут плавать; зачем мы имеем пушки и оружие; зачем плыли океаном, а не вблизи берегов от самого Петербурга до Камчатки и т.п...
Японцы судили по малому пространству своих владений и по крайне ограниченному сношению их с иностранцами, где всякое малейшее происшествие, в котором замешаются чужеземцы, занимает все их государство как весьма важное и великое приключение, достойное быть во всей оного подробности предано позднейшему потомству, и потому воображали, что не только Россия, но даже вся Европа должна знать о нападениях Хвостова... Сомнением и странными своими вопросами они нас доводили иногда до того, что мы им с досадой говорили: "Неужели вы можете воображать, чтобы такой малозначащий клочок земли, какова Япония, которого и существование не всем европейцам известно, мог обращать на себя внимание просвещенных народов до такой степени, что каждый человек должен знать о всех подробностях, как на некоторые ваши селения нападали самовольно два незначащих купеческих суденышка?.."
В дальнейшем недоразумение несколько прояснилось. Голландцы перевели японцам чин лейтенанта как "наместник". Поэтому Хвостова японцы считали генерал-губернатором Сибири, по чьему прямому указанию некий "Никола-Сандрееч" совершал свои набеги.
А подобных недоразумений было огромное множество. Любая фраза — условно говоря — "вы что, с дуба рухнули?", истолковывалась дословно. Японцы снаряжали экспедицию по обследованию дубов, а потом предъявляли результаты пленным — "никто в это время ни с какого дуба не рушился", и требовали объяснений. Головнин, понятно, их дать не мог, а потому все более и более подозревался...
"Между тем явилось к нам новое лицо: это был присланный из японской столицы землемер и астроном по имени Мамия-Ринзо. В первый раз он к нам пришел с нашими переводчиками, которые сказали, что он приехал недавно из Эддо, откуда правительство их, по совету врачей, знающих европейские способы лечения, прислало с ним некоторые припасы, могущие предохранить нас от цинготной болезни, столь в здешней стороне обыкновенной и опасной... Но все сии гостинцы, как то мы скоро приметили, клонились к тому, чтобы нас, так сказать, задобрить и понудить, не отговариваясь, учить японского землемера нашему способу описывать берега и делать астрономические наблюдения; на сей конец он не замедлил принести к нам свои инструменты, как то: медный секстант английской работы, астролябию с компасом, чертежный инструмент и ртуть для искусственного горизонта, и просил нас показать ему, как европейцы употребляют сии вещи.
Он стал ходить к нам всякий день и был у нас почти с утра до вечера, рассказывая о своих путешествиях и показывая планы и рисунки описанных им земель, которые видеть для нас было весьма любопытно. Между японцами он считался великим путешественником: они слушали его всегда с большим вниманием и удивлялись, как мог он предпринимать такие дальние путешествия, ибо ему удалось быть на всех Курильских островах до семнадцатого, на Сахалине, и он достигал даже до Маньчжурской земли и до реки Амура.
Тщеславие его было столь велико, что он беспрестанно рассказывал о своих подвигах и трудностях, им понесенных, для лучшего объяснения коих показывал дорожные свои сковородки, на которых готовил кушанье, и тут же у нас на очаге всякий день что-нибудь варил или жарил, сам ел и нас потчевал. Также имел он кубик для гнания водки из сорочинского пшена, который беспрестанно у него стоял на очаге; выгнанную же из него водку пил он сам и нас потчевал, что матросам нашим весьма нравилось..."
А то!
"В самом начале почти нашего знакомства с сим геодезистом мы узнали, что он не только известен между японцами как человек ученый, но и славится яко отличный воин. При нападении на них Хвостова он был на острове Итурупе, где с прочими своими товарищами также дал тягу в горы (нападение "Юноны" на Сяну, Курильск — С.М.), но, к счастью его, русская пуля попала ему в мягкое место задней части; однако он не упал и ушел благополучно, за что награжден чином и теперь получает пенсию. Иногда он перед нами храбрился и говорил, что после набегов Хвостова японцы хотели послать в Охотск три судна, с тем чтобы место сие разорить до основания. Мы смеялись и шутили над ним, говоря: "Крайне сожалеем, что японцы не могут найти дороги туда, иначе не худо было бы, если б они послали не три судна, а тридцать или триста; верно, ни одно б из них не возвратилось домой". Тогда он обижался и уверял нас, что японцы не хуже других умеют драться. Надобно знать, что это был еще первый японец, который перед нами хвастался своим искусством в военных делах и грозил нам; за то не только мы, но и товарищи его над ним смеялись..."
А между тем Мамия Ринзо (несмотря на смешки неких его тогдашних товарищей), действительно почитается в Японии, как величайший путешественник. И он действительно был смелым путешественником. Весной 1808 года Мамия с напарником Мацуда Данзюуро (в народной японской памяти остался только Мамия) переправились на южную оконечность Сахалина, откуда пошли на север. По одной из версий, Мацуда Данзюуро первым смог рассмотреть, что Сахалин отделён от материка проливом. Но подтвердил это, проплыв на лодке, и закрепил на карте Мамиа Ринзо. В следующем, 1809, году Мами Ринзо снова отправился на Сахалин, а оттуда с помощью нивхов поднялся по Амуру на лодке примерно к тому месту, где сегодня расположен Комсомольск-на-Амуре.
Известный немецкий натуралист Филиппа фон Зибольд, изучавший природу Хоккайдо ("орех Зибольда") и знавший об этих путешествиях, назвал пролив Невельского проливом Мамия.
Однако, как говорят злые языки, "помимо занятий картографией Мамиа Ринзо обязан был сообщать властям о замеченных им случаях нарушения законов сёгуната. Говоря современным языком, он был сексотом — секретным сотрудником. Так, именно по доносу Ринзо Зибольд был выдворен из Японии, когда помимо ботанической коллекции попытался вывезти в Европу карту Японских островов..."
Но здесь, кстати, нет никакого противоречия. Большинство знаменитых путешественников того времени были правительственными агентами. Известный наш писатель Владимир Арсеньев — топограф, офицер Генштаба. Ему было поручено изучить Уссурийский край, описать пути через перевалы и реки — для возможного прохождения войск. И уж потом, по итогам экспедиции, появилось знаменитое повествование "Дерсу Узала".
Поэтому Мамия Ринзо был обыкновенным правительственным чиновником, и упрекать его в чем-то ином глупо.
Освобождению Головнина способствовали и геополитические сдвиги в Европе.
Япония разрешала торговать себе только с Голландией. Но в начале XIX века Голландия превратилась из огромной колониальной империи в обычную страну. Ее саму захватил Наполеон Бонопарт, а многочисленные колонии стремительно "отжимала" Англия. Перед сегунатом встал вопрос — а с кем мы, собственно, торгуем — с Англией, Францией? А если да, то почему?
Япония не успевала за движением мировых сил, в ней нарастали внутренние противоречия. "Взрыв", правда, произошел только через полвека, но все равно все настойчивее проявлялась тенденция определиться — что происходит? Поэтому вскоре усиленные гарнизоны с северных островов были выведены, тем более японцы поняли, что Россия, действительно, "без агрессии".
А через 80 лет Чехов, проницательнейший человек, иначе он не стал бы писателем, почитаемым всем миром, писал: "Многие, в том числе Невельской, сомневались, что Южный Сахалин принадлежит Японии, да и сами японцы, по-видимому, не были уверены в этом до тех пор, пока русские странным поведением не внушили им, что Южный Сахалин в самом деле японская земля...
Вообще во всей этой сахалинской истории японцы, люди ловкие, подвижные и хитрые, вели себя как-то нерешительно и вяло, что можно объяснить только тем, что у них было так же мало уверенности в своем праве, как и у русских.
По-видимому, у японцев, после того как они познакомились с островом, возникла мысль о колонии, быть может даже сельскохозяйственной, но попытки в этом направлении, если они были, могли повести только к разочарованию, так как работники из японцев, по словам инж. Лопатина, переносили с трудом или вовсе не могли выносить зимы. На Сахалин приезжали только японские промышленники, редко с женами, жили здесь, как на бивуаках, и зимовать оставалась только небольшая часть, несколько десятков, остальные же возвращались на джонках домой; они ничего не сеяли, не держали огородов и рогатого скота, а всё необходимое для жизни привозили с собой из Японии. Единственное, что привлекало их на Южный Сахалин, была рыба; она приносила им большой доход, так как ловилась в изобилии, и айно, на которых лежала вся тяжесть труда, обходились им почти даром... Сахалин интересовал японцев исключительно только с экономической стороны, как американцев Тюлений остров..."
P.S.
Традиционно о судьбе героев повествования.
Василий Головнин.
Еще одна кругосветка на бриге "Камчатка" и, по сути, воссоздание Балтийского флота, сильно пострадавшего в наводнению 1824 года. В течение шести лет, "благодаря энергии Василия Михайловича, на Балтийских и Архангельских верфях сооружено было 23 линейных корабля, 21 фрегат, 24 шлюпа и брига, 13 шхун и яхт, 8 пароходов, 14 транспортов, 52 канонерские лодки, 21 перевозной бот, и весь этот флот снаряжен, вооружен и снабжен запасами".
Петр Рикорд.
В 1817 году на 5 лет назначен "Начальником Камчатки": "Преобразил "столицу" до неузнаваемости, позаботился о судьбе несчастных туземцев-камчадалов, которым он доставлял, в случае голода, муку, облегчал возможность по сравнительно дешевой цене покупать порох и свинец; затем он позаботился об устройстве врачебной части в крае и завел ремесленную школу в Петропавловской гавани, которая должна была увеличить число столь необходимых и в то же время редких в крае слесарей и кузнецов. Чтобы представить себе, в какой глуши жил в это время Рикорд, мы приведем замечание Головнина о том, какое впечатление произвели парные дрожки, привезенные им вместе с фортепьяно для супруги Рикорда. "Это был еще первый экипаж на колесах в Камчатке от сотворения мира, и потому жители смотрели на него несравненно с большим удивлением, нежели у нас стали бы смотреть на того, кто по Петербургу поехал бы на собаках".
Далее участвовал во многих боевых флотских баталиях, стал адмиралом, удостоен "Императорского вензеля на эполетах".
Такадая Кахэя.
Российские суда обязались вывешивать "флаги расцвечивания" при встрече судов под вымпелом Такадая Кахэя, человека, спасшего наши страны от войны. Так и было — российские суда "отдавали честь". Но в ответ японское правительство конфисковало все имущество купца, свою жизнь он завершил банкротом.
Мамия Ринзо — пусть и получил однажды русскую пулю в мягкое место, все-таки стал национальным героем Японии.
С. Морозов | ИА Sakh.com
http://sakhalin.info/weekly/100554/