Не стоит также забывать, что Алтай был восточным рубежом скифского мира, а скифов, хотя это было весьма сложное объединение разных племен, еще никто не относил к монголоидам. Найдены изображения немонголоидных типов в гробницах древней Кореи [5]. Там, где среди остатков некогда безбрежной Уссурийской тайги чудом уцелели и остатки орочей, удэгейцев, нанайцев, во времена оны пышно цвели культуры сменявших друг друга народов, и не все из них были чисто монголоидными: описания илоу, мохэ, сушеней дают основания подозревать в них родственников или местные отрасли древних айнов [6]. Наконец, аборигены Приамурья и Сахалина нивхи обладают антропологическим комплексом, вызывающим такое же недоумение у исследователей, что и айнский.
     
      Конечно, и самое отрезвляющее отношение к бесчисленным загадкам айнов не вносит никакого проясняющего момента, кроме констатации «неуникальной уникальности» этого народа, изучать который к тому же начали поздно, опоздав к расцвету его культуры, подгадав к трагедии заката, к руинам, разрозненным остаткам и непонятным реликтам былого великолепия. На беду, и в Японии, и в СССР айнские исследования встречали много препятствий, не имеющих отношения к науке. Оценивая текущий момент, можно сказать, что знакомство европейских ученых с работами японских коллег в айноведении началось сравнительно недавно, а российских – только началось. Но – при нуждах, «недофинансировании» и прочих проблемах российской науки – для Москвы, Петербурга и даже Новосибирска изучение айнов сегодня превратилось в периферийную, «стоящую за кулисами», а не на авансцене отрасль научных интересов. И потому на науку Дальнего Востока, в первую очередь на сахалинских исследователей, ложится тяжкая ноша – активизировать исследования «айнской проблемы» по всем возможным направлениям, восполнив тот в значительной мере искусственный пробел, который образовался за советский период, когда такие исследования упирались в идеологические предубеждения и политические разногласия между СССР и Японией.
     
      Просмотрев доступные мне научные издания Сахалинской области примерно с середины 1990-х гг. по сей день, я нашел, что, при решающем сдвиге с мертвой точки, все же и за 10 с лишним лет достойного места в региональной науке айнская проблематика не заняла. Это заметно, в частности, при обзоре «Известий Института наследия Бронислава Пилсудского». Знаменитый айновед был бы немало удивлен, но вряд ли удовлетворен явным уклоном в пристальное изучение его биографии при ощутимом дефиците работ по главному объекту его научных интересов. Разумеется, эти строки – ни в коей мере не упрек сахалинским энтузиастам и их соратникам из Польши, учредившим названное издание, а лишь констатация и выражение частного мнения, с мыслью о благой необходимости усилить разработку пресловутой «айнской проблемы».
     
      2. Полемика по поводу упрощений
      К тому же, читая и перечитывая не столь уж частые материалы по археологии, истории, культуре, языку айнов, замечаешь, как часто авторы «вступают в старый след», повторяют общеизвестное, сомнительное и устаревшее. Порой же следовало бы остеречь от попыток решить «айнскую проблему», так сказать, в упрощенном и сокращенном режиме, похожем на кавалерийский марш-бросок. Приведу, если можно так выразиться, яркий пример: такая блиц-попытка сделана А. Ю. Акуловым при рассмотрении вопроса о соотношении культур (включая язык) дзёмона и айнов. Начав «осторожно»: «…Не будет большой ошибкой утверждать, что дзёмонцы были самыми что ни на есть всамделишными “историческими” айну» – он в следующем абзаце обещает дать «развернутую аргументацию в пользу того, что дзёмонцы – это «самые что ни на есть всамделишные айну».., и после такой тавтологии, использовав вместо аргументов апелляцию к мнениям Н. Г. Манро, Ё. Коганэи и М. Г. Левина, категорически заявляет: «..Дзёмонцы, собственно говоря, являлись самыми настоящими айну» [7].

Следует привести и наиболее свежие оценки. «Encyclopedia of Modern Asia» называет носителей «гетерогенной культуры дзёмон» отдаленными предками (distant ancestors) айнов [12]. «Долгое время представлялось, что айны были прямыми потомками людей дзёмона, – говорится в представлении одного из японских музеев, – но теперь мы знаем, что эта культура эволюционировала во времени, прежде чем стала айнской культурой» [13]. «Ясно, что айнская культура далеко отодвинута от культуры дзёмон», – пишет исследователь первобытных агросистем Хоккайдо Г. Кроуфорд, добавляя: «…Айнская культура не может больше служить живой моделью для образа жизни дзёмона» [14]. По сообщению Х. Кендзиро, антрополог С. Наканиси изучил около 1 тыс. скелетных остатков из ряда поселений культур яёи и дзёмон разных доисторических и раннеисторических этапов и отметил их значительную близость. Его выводы таковы: население дзёмона – не айны, население яёи – не японцы, упомянутые скелетные остатки – промежуточные между двумя этническими группами. Вывод об эмиси из Канто и Тохоку, коих отождествляют с раннеисторическими айнами, таков: они были «связаны как с айнами, так и с японцами, но не были ни теми, ни другими» [15].
     
      Резюмируя, надо сказать: чтобы прийти к однозначному выводу и аргументировать утверждение о дзёмонцах как о «самых что ни на есть» айнах, надлежит сначала опровергнуть выводы А. П. Окладникова, В. Е. Ларичева, Р. С. Васильевского, Е. Л. Лаврова и Чан Су Бу, А. П. Деревянко, многих японских, европейских и американских авторов, собравших и обобщивших новые данные, – а не оперировать мнениями, пусть и весьма авторитетными, но давно ушедшими в область историографии вопроса.
     
      3. Вершина и подводная часть айсберга
     
     
      О чем можно говорить, опираясь на современные антропологические данные и материалы других наук? Тверже всего – о том, что скорых и простых решений ждать не приходится. Задавая вопрос: кто такие дзёмонцы и кто такие айны? – не уйти и от другого вопроса: кто такие японцы? Ибо происхождение японцев не менее загадочно и «закрыто», нежели айнов. Придется коснуться и такой неразработанной темы, как этнический состав прочего «неяпонского населения» Японских островов, от южных кумасо до северных носителей «охотской культуры», а также занимавших промежуточное положение аборигенных племен и культур, упоминаемых в древних источниках или выявленных археологически. Принципиально важная проблема – этнический состав и особенности культуры эмиси, а также отношения этой общности с протояпонским населением культуры кофун с одной стороны, и с людьми культуры сатсумон – с другой. В общем же можно сказать, что успехи науки привели к оформлению столь сложной доисторической и раннеисторической картины на Японском архипелаге, что «айнская проблема» времен Штернберга кажется лишь вершиной айсберга.
     
      Из книги М. Г. Левина можно понять, что в дзёмоне, как и следовало ожидать, не было «чистой расы» дзёмонцев, и нет оснований отождествлять их с «историческими айнами», которые, к слову, также весьма неоднородны, даже если отвлечься от их многовековой метисации с японцами, нивхами, а позднее с ороками, ульчами, корейцами и т. д. Уместно также подчеркнуть: от допущения о том, что население дзёмона «может рассматриваться в качестве предков айнов» или «принято относить к предкам айнов» до утверждения о нем как о подлинных айнах – дистанция огромного размера. Вообще говоря, надо постоянно помнить, что этнос не есть нечто «чистое» в расово-антропологическом и этнокультурном смысле, поскольку он образуется не через линейную эволюцию праэтноса, этноса-предка, а «скрещиванием» как минимум двух первичных групп (субстратов) с более поздними, порой множественными чужеродными наложениями (суперстратами). Думается, именно так происходило в эпоху дзёмон и в раннеисторическое время, и айны (но, надо полагать, не только они) стали конечным продуктом названного процесса.

Напротив, были эпохи, когда близкие к материку острова не только превращались в изолированные морем территории, но и дробились на более мелкие участки суши, разделенные проливами, как было с Сахалином в первой половине среднего плейстоцена и с Хоккайдо в голоцене, около 6 тыс. л. н., когда морской пролив отделил северо-восточную часть острова от юго-западной. Еще около 150 тыс. л. н. повышение уровня моря на несколько тысячелетий оторвало остров Сахалин от материка и Хоккайдо [21]. Но все же, по палеогеографическим данным, практически весь палеолит и значительную часть последующей эпохи Япония и Сахалин были легко доступны для проникновения первобытного населения с континента Азии. До 18 тыс. л. н. Японо-Сахалинский массив, образуя одно целое, соединялся на севере и юге с материком; позднее эта дугообразная суша была разомкнута, образовались заливы Корейский и Цугару. Но сохранялся Сахалино-Хоккайдский полуостров, да и мелководье Корейского пролива не было серьезным препятствием [22].
     
      Важно добавить, что геологическая динамика региона не ограничивается повышениями и понижениями уровня мирового океана, а включает и сложные тектонические процессы, в том числе поднятия и опускания суши на стыках платформ, но этой сложной темы я не касаюсь. В целом названная динамика обозреваемого периода вписывается в более широкую картину геоморфологических и экоклиматических процессов Восточной и Юго-Восточной Азии с прилегающими островами Пасифики. П. Беллвуд отмечал: «История человека и других млекопитающих в Юго-Восточной Азии тесно связана с чередующимися процессами затопления и осушения шельфов Сунды и Сахула. Вследствие осушения Сунды значительная часть Индонезии соединялась с материковой частью и, возможно, этот район в течение плейстоцена несколько раз становился доступным для заселения людьми». Таким образом, в плейстоцене Японские острова, Сахалин и, возможно, какая-то часть Курил или вся Курильская гряда составляли часть географической непрерывности, простирающейся до Индокитая, Филиппин и Индонезии. С другой стороны, в существовании этой непрерывности были периоды исключений, когда, например, остров Ява был изолирован от других частей платформы Сунда, что объясняет своеобразие формирования там этнорасовых групп. В конце плейстоцена расположенные в низких местах области этой платформы были затоплены: в период 14 – 7 тыс. л. н. под воду ушло более 3 млн. кв. км суши [23]. Эти обстоятельства весьма существенны, так как дают пищу для объяснения многих этнорасовых и этнокультурных явлений на Японском архипелаге, которые здесь рассматриваются.
     
      Итак, история региона знала, наряду с долговременными сообщениями между культурами материка и островов по разным направлениям (южному, западному, северо-западному), и фазы временных изоляций, в том числе на отдельных частях архипелага. В силу этого этническая история, включая доисторическую эпоху, протекала весьма сложно. Поэтому не должно уже быть представлений типа того, что некий народ некогда мог прийти на безлюдные острова и превратиться там в айнов, а тем более пришел туда уже как племя айнов. Уже показано, что первобытные люди могли населять Японские острова еще на стадии Homo erectus, хотя исследователи должны быть готовы и к допущению об относительно позднем появлении человека на этой территории. Но бесспорны данные о заселении Японии в палеолите через Сахалин и Корею, есть отчетливая связь японских докерамических культур с Приморьем, Восточной и Центральной Сибирью, названы конкретные регионы – Прибайкалье, Монголия, Приморье и Приамурье, Корея… Что касается третьего пути, то надежные доказательства связей доисторической Японии с Юго-Восточной Азией есть с IV тыс. до н. э., а косвенные свидетельства, в частности, связанные с типологией каменных орудий Японии, указывают на эпоху мустье [24].

О населении Японского архипелага в раннепалеолитическое время не известно фактически ничего. Есть единичные палеоантропологические находки, среди которых и такие, которые могут относиться к среднему и даже нижнему плейстоцену, т. е. соответствовать стадии Homo erectus или ранних неандерталоидов. Но подобные предположения крайне спорны и встречают серьезные возражения [26]. По этой причине волей-неволей приходится пропустить целую эпоху, в которой сокрыты многие доисторические тайны. Но повторим: если айноиды проникли на острова лишь в верхнем палеолите, по упомянутым сухопутным мостам (18 тыс. или 13 – 12 тыс. л. н.), то здесь они неизбежно столкнулись с предшествующими им островитянами, оставившими следы докерамической эпохи и скудные костные остатки, и это надо учитывать при разработке этногенетических сценариев и исторических реконструкций.
     
      6. Хронология айнского этногенеза
      Существует хронологический сценарий этногенеза и этнической истории айнов, разработанный американскими исследователями чикагского «The Field Museum» К. и Дж. Бун [27], который я далее кратко изложу с добавлением некоторых других данных. Авторы выделили шесть этапов, этой разбивки можно придерживаться как рабочей версии.
     
      ПЕРВЫЙ ЭТАП (ок. 50 тыс. – 14.500 л. до н. э.) подразумевает проникновение на архипелаг во время последней ледниковой эпохи групп охотников-собирателей с Азии двумя путями. Один вел через Сахалин на Хоккайдо; оба острова тогда сливались и были длинным полуостровом материка. Другой путь шел из Кореи на Кюсю, Сикоку и Хонсю, представлявших собой единый остров и либо соединенных с Корейским полуостровом, либо отделенных от него мелководьем. Но Хонсю и Хоккайдо оставались разделенными проливом Цугару, который из-за большой глубины представлял в течение большей части антропогена труднопреодолимое препятствие [28]. Поэтому экосистемы двух территорий существенно различались, что дает о себе знать и ныне. Указанный барьер обусловил серьезные различия культур Хонсю и Хоккайдо. Но не исключено, что микролитические орудия, появившиеся около 18 тыс. л. до н. э. и обеспечившие прогресс в добывающих промыслах, были занесены на оба острова хотя и разными путями, но из одной области, включающей Маньчжурию, Приморье и Приамурье. Население Сахалина и Хоккайдо вело охоту на мамонта, медведя, гигантского оленя, рыбную ловлю; аборигены Хонсю-Кюсю-Сикоку промышляли слона, дикого кабана, местный вид оленя, ловили рыбу.
     
      ВТОРОЙ ЭТАП (14.500 – 300 л. до н. э) начинается несколько ранее постледниковья и включает эпоху дзёмон. Существенно, что дзёмон набирает силу на рубеже плейстоцена и голоцена, когда резкое изменение климатических и геолого-географических условий прервало культурные контакты Японии с материком [29]. В это время Японский архипелаг приобрел близкую к современной конфигурацию, так как уровень мирового океана существенно поднялся за счет таяния льдов. Для второго этапа характерно появление керамики, – на сегодняшний день древнейшей в мире. В эпоху дзёмон на островах сосуществовало много мелких обществ, существенно различающимися между собой, но обменивавшихся материальными ценностями и идеями; такой обмен велся и с соседними территориями континента, поскольку уже имелись плавсредства. Итак, с докерамической древности формировалась большая историко-культурная зона (провинция?), в которую вошло не только население Японии, но и не имевшие отношения к дзёмону палеоэтносы Восточной Азии. Но при этом характерно, что до 80 % памятников дзёмона обнаружено на севере Хонсю и на Хоккайдо, что представляет серьезную загадку и указывает на существенно иную этнокультурную картину в южной части архипелага.

Археологические материалы показывают наличие у людей охотской культуры культа медведя характерного типа (связанного с выращиванием зверя в клетке и его ритуальным убиением, а также с мифом о мистическом браке медведя и женщины). С одной стороны, это тоже подрывает тезис о сугубо айнских корнях данной традиции, с другой же – оставляет вероятность ее заимствования охотцами у дзёмонцев Хоккайдо.
     
      ПЯТЫЙ ЭТАП (ок. 700 – 1150 гг. н. э.) – время появления малоизученной, но очень важной (и в самом айнском этногенезе, и для его научного понимания) культуры сатсумон. По представлениям ряда авторов, она непосредственно предшествует культуре исторических айнов, т. е. сатсумонцы их прямые предки. Ареал сатсумона в целом соответствует землям раннеисторических айнов на Хоккайдо и Хонсю. По-видимому, сатсумон формируется на севере Хонсю, окончательно складывается юге Хоккайдо и постепенно распространяется на весь остров, а также на Южные Курилы и юг Сахалина.
     
      Появлению культуры сатсумон предшествовали новые экоклиматические изменения: в V – VII вв. н. э. на севере Тихоокеанского бассейна произошло сильное похолодание. Это нанесло удар по сложившимся на Хоккайдо и в смежных районах Хонсю культурам; в частности, погибла земледельческая культура эсан [31]. В начале VIII в. на регион начинает распространяться японское влияние с юга. Возникшую примерно в это время культуру сатсумон можно рассматривать, с одной стороны, как связанную с дзёмоном и ее продолжательницу, а с другой – как результат воздействия на постдзёмонские коллективы древнеяпонской культуры. На Хонсю сатсумонцы противостояли японцам, а на Хоккайдо сосуществовали с людьми охотской культуры: первые занимали юг, а вторые – север.
     
      Сатсумонцев и древних айнов сближают многие этнокультурные черты, но поставить знак равенства между ними нельзя. У айнов важную роль играли морские промыслы, а сатсумонцы ими не занимались. Для них не был характерен культ медведя, их погребальный обряд и некоторые черты искусства отличаются от айнских. Главный же признак сатсумона – основой жизнеобеспечения были не добывающие промыслы, а развитое подсечное земледелие с возделыванием гречихи, проса, ячменя, гороха, конопли, овощей и плодовых растений. Торговые связи населения были обширными: велся обмен изделий с Хонсю на товары Охотского побережья и Приамурья. Трудно представить, чтобы при этом культура сатсумон не вступала в конкурентные противоречия с охотской культурой. Обе культуры некоторое время сосуществовали, но затем вторая исчезла, и сатсумон в начале II тысячелетия н. э. стал доминировать в регионе.
     
      ШЕСТОЙ ЭТАП (ок. 1200 – примерно 1500 гг.) знаменует появление собственно айнской культуры (древних айнов, исторических айнов – эти термины требуют уточнения) после 500 лет культуры сатсумон. Обстоятельства такого перехода во многом неясны – была ли это плавная культурная эволюция или смена одно культуры другой. Есть ряд загадочных моментов, в том числе касающихся специфического культа медведя: он известен в дзёмоне и у современных айнов, а также у носителей охотской культуры, – но его не было у сатсумонцев и, как полагают японские ученые, у айнов Курил. Странно также, что, живя на острове, в том числе на морском побережье и в тесном соседстве с охотцами, которые были искусными рыболовами и морскими зверобоями, люди сатсумонской культуры морскими промыслами не интересовались.

Наиболее вероятно, что и в культуре сатсумон и по крайней мере у отдельных групп дзёмона земледелие играло более существенную роль и было совершеннее, нежели у исторических айнов. Загадочные эмиси, появляющиеся в первых письменных сведениях периода ямато, тоже занимались земледелием, притом и те, что уже были покорены японскими завоевателями, включены в комплекс их культуры и управления, и те, которые оставались независимыми, укрываясь среди горной тайги Северного Хонсю. По одной версии, отступая под напором сёгунов и даймё, они мигрировали на Хоккайдо и, если не создали там культуру сатсумон, то участвовали в ее сложении. Как сообщает Х. Кендзиро, в ареале «горных варваров», которых «Нихонсёки» называет эмиси, жили люди, занимавшиеся охотой, собирательством и неполивным земледелием. Эти горные эмиси и стали главным компонентом миграции на Хоккайдо в VIII в., чтобы создать там культуру сатсумон. Они были преимущественно носителями дзёмонской культуры, которая продолжала доминировать на севере Тохоку, где невозможно было выращивать рис, когда южнее, в Канто, а тем более в Кинаи, культура яёи переросла в культуру кофун и началась эпоха ямато. И после покорения «северных варваров» Тохоку (наступление на которых шло по западному берегу) на севере острова оставались племена, укрывавшиеся от японского контроля в труднодоступных местах. Сколько это продолжалось, сказать трудно, уточняет он, так как неясно, когда весь север Хонсю оказался под властью сёгунов и даймё [36]. Уместно вспомнить, что даже после XVIII в. на побережье Вулканического залива Хонсю сохранялась небольшая группа намбу-айну, не ассимилированная японцами и жившая укладом, близким к таковому у их хоккайдских соплеменников [37]. Возможно, это были прямые потомки эмиси конца I тыс. н. э.
     
      Земледелие айнов имело масштабы и форму мелкого огородничества, представленного даже не во всех их селениях на Хоккайдо, и играло подсобную роль в жизнеобеспечении. Тем не менее оно сохранилось до новейшего времени. В конце XIX – начале XX вв. исследователи застали у айнов юго-запада Сахалина, южнее современных Холмска и Невельска, огородные участки; нельзя утверждать, что они появились под влиянием японцев, корейцев или русских. Хотя это кажется само собой разумеющимся, вопрос не изучен. Между тем именно юго-западная часть острова имела тесные связи с Хоккайдо, и айны здесь находились под сильным воздействием своих южных сородичей. Это влияние могло быть весьма долговременным: как уже сказано, культура сатсумон после исчезновения носителей охотской культуры распространилась на юг Сахалина и Курил. Кроме того, в условиях кризисных экоклиматических изменений в регионе произошла культурная миграция на Сахалин финального дзёмона, бытовавшего на Хоккайдо синхронно сатсумону и охотской культуре, и эпидзёмона [38].
     
      8. Палеолитический «обвал» в японской археологии
     
      Безусловно, самую сложную и запутанную часть «айнской проблемы» являет расово-антропологический аспект, который касается и этногенеза айнов. Я убежден, что при рассмотрении этого аспекта надо в первую очередь отрешиться от определения айнов как некой изолированной, реликтовой расы или «расово уединенного острова». Напротив, айны, – безусловно, этнос, уникальный именно тем, что в нем оказалось феноменальное множество самых разнообразных в антропологическом смысле компонентов различной хронологии, чему и соответствуют сложные наслоения культурного порядка.

Так вот, несмотря на неизменное отрицание европеоидного («кавказоидного») типа в айнском расовом комплексе, допущения о нем в науке не изжиты и по сей день, поскольку он у айнов внешне более чем очевиден – и более чем вероятен как субстрат. Я убежден, что при отрицании европеоидного компонента айнский феномен просто необъясним. Уже упомянутый Х. Кендзиро в обзоре антропологических типов населения Тохоку и Канто эпохи кофун, сравнивая их с дзёмонцами, явно придерживается вышеприведенной схемы: «Хотя дзёмонцы похожи на кавказцев, а в некоторых случаях на австронезийцев, они принадлежат к древней азиатской расе, которая отделилась от азиатской линии до того, как позднее начали развиваться современные восточноазиатские признаки» [41]. В другой же статье, характеризуя опять же тип дзёмонцев, он все-таки признает: «Они не кавказцы, но обладают некоторыми чисто кавказоидными признаками. Айны – “на полпути” между современными японцами и людьми дзёмона. Это обретает большую долю смысла, так как современные айны обладают линиями происхождения, которые перемешаны как с историческими японцами, так и с другими восточными азиатами из Приамурья» [42].
     
      Итак, айноидный тип отнесен автором к «недифференцированной» монголоидной расе, но в нем признается наличие «некоторых чисто кавказоидных» (европеоидных) черт. Как совместить эти противоречивые допущения? Только имея в виду наличие европеоидной примеси в некой древнеазиатской расе. Но, на мой взгляд, существование такой единой расы весьма сомнительно. Для прояснения этой очень важной «частности» необходим экскурс в современное состояние науки о расообразовании с изложением разных точек зрения на антропогенез. Но я боюсь слишком уклониться в обширную тему; возможно, нужна отдельная статья о проблемах расоведения – и именно в свете антропогенеза, – чтобы хоть отчасти осмыслить появление айноидного антропологического типа и айнский этногенез. Поэтому сейчас буду предельно краток.
     
      К сожалению, в отечественной науке, отражающей, разумеется, состояние в мировой науке, и антропогенез, и расогенез трактуются весьма разнообразно, а некие сводные концепции, без которых нельзя обойтись, к примеру, в курсах антропологического цикла для университетов, полны противоречий и попыток соединить устаревшие положения с накопившимся запасом информации, должным образом не обобщенной. Сам антропогенез по сей день трактуется как процесс появления человека современного типа, Homo sapiens (sapiens), хотя давно установлено, что первым истинным человеком был Homo erectus (питекантроп). Соответственно, теория о позднем сложении больших рас, 40 – 15 тыс. л. н. [43], уже не выдерживает критики. Кроме того, справедливо включая в предпосылки расообразования подвижность популяций и миграции людских групп на большие расстояния, все авторы имеют в виду генетическую изоляцию, но никогда не учитывают, что на этом большом расстоянии группа может попасть не в изоляцию, а в контакт с другой группой, ее опередившей или автохтонной. Словом, довлеет устаревшая схема, согласно которой человечество не только возникло на какой-то единой и очень ограниченной территории, но и оставалось там, пока не превратилось в некую однородную популяцию «человека современного типа». О подобной парадигме следует сказать лишь то, что она демонстративно не соответствует естественному ходу вещей и выглядит надуманной, а в основе своей подозрительно соответствует библейской версии.
     
      Соответственно, коренным изъяном представляется сохранение взгляда на сложение больших рас без учета процессов метисации, тогда как применительно к малым расам и антропологическим типам роль этих процессов давно и вполне понятна. Иными словами, метисация допускается только на поздних этапах первобытности, без учета новейших данных о передвижениях гоминид еще с олдувайской эпохи. Это тем более странно, что уже признан сетевидный характер эволюции, предполагающий не только лишь радиацию (расхождение) таксономических линий, но и их слияние. А это означает именно гибридизацию, многократное перемешивание таксонов, причем гибридизацию отнюдь не только в верхнем палеолите, а изначальную, синхронную началу и ходу антропогенеза. Принципиальное же признание этого явления автоматически означает перенос данного принципа и на расогенез. В конечном счете, механизмы и закономерности антропогенеза, расогенеза и этногенеза оказываются во многом принципиально сходными.

Еще в 1970-х гг., приводя некоторые из этих данных, П. Беллвуд пояснял, что в зоне от Центрального Китая до островной Юго-Восточной Азии не было генетических барьеров, ареалы первичных монголоидов и австралоидов соприкасались и даже взаимопроникали, и поэтому человек современного типа постепенно формировался через аккумуляцию монголоидных черт на севере и австралоидных на юге [47]. Понятно, что одна ветвь обретала вкрапления другой, и наоборот. Следы древних австралоидов в Азии отчетливы, в Индокитае поныне сохранились их группы, а в древности они обитали значительно севернее, вплоть до юга Центрального Китая. Конечным результатом стало сохранение двух больших рас и появление малых рас и ряда переходных типов. С другой стороны, генетический обмен не позволял двум древним популяциям выделиться в отдельные виды. Стоит добавить в этой связи: в целом, наряду с самостоятельными очагами антропогенеза, был и общий, панойкуменный генетический «котел», существовавший изначально, видимо, со стадии прегоминид, который-то и обеспечил, при всем расовом разнообразии, единство рода человеческого (Homo) и в конце концов объединил всех людей в глобальный вид Homo sapiens (sapiens).
     
      Заключая этот экскурс в дискуссионную область антропогенеза, эволюции человека и расогенеза, приведу относительно согласованное в науке мнение о том, что «дивергенция расовых стволов происходила, по данным разных авторов, в основном, в пределах последних 100 тыс. лет». Хотя представляется, что названный срок по мере дальнейших исследований обречен на радикальное удревнение, но все же на сегодняшний день и такое признание – бесспорное достижение. По сообщениям А. А. Зубова, свыше 90 тыс. л. н. выделилась негроидная раса. Генетические подсчеты показали, что бушменский расовый комплекс существует как минимум 100 тыс. лет, хотя возможно, он еще древнее: ископаемые черепа из Южной Африки возраста 80 – 100 тыс. л. имеют несомненные черты бушменской расы. У современного антропологического типа австралоидов (нынешних австралийских аборигенов) тоже вскрыт солидный возраст – до 60 тыс. л. [48]. Уместно подчеркнуть, что в перечисленных случаях называются если не конечные точки, то зрелые фазы расогенеза, а не стартовые моменты. Правда, наряду с этим отмечается, что протомонголоиды, как и протоевропеоиды, выделились лишь 33 тыс. л. н. Это в корне противоречит тому, что утверждают ныне китайские палеоантропологи и их западные коллеги, как изложено выше; но спорить нет смысла, лучше дождаться, когда это открытие получит признание. Поскольку А. А. Зубов, изложивший вышеприведенную информацию, – убежденный сторонник моноцентризма, хорошо уже то, что он приводит и аргументацию полицентристов, признавая ее «интересной», а также допускает модель «сетевидной эволюции».
     
      В свете изложенного существование гипотетической «недифференцированной» расы монголоидов, к которой якобы принадлежали предки айнов, должно отодвинуться, как минимум, в палеолит. Но и там вместо изначально чистой, «недифференцированной» большой расы мы вынуждены постулировать (читай выше) существование в Восточной Азии ряда смешанных локальных и хронологических расовых таксонов, которые, по аналогии с современными малыми расами и антропологическими типами, не могли быть ничем иным, нежели конкретными проявлениями во времени и в пространстве синтеза европеоидов, монголоидов и австралоидов. И это лишь три основных субстрата из гипотетически представимых, если же говорить о древнейших суперстратах, то ими были, может быть, еще в палеолите или на выходе из него, переходные и контактные группы, которые объединяли черты двух и более больших рас и, возможно, ряда малых. Ведь на западе своего ареала первобытные монголоиды интенсивно смешивались с европеоидами, что породило уральские, алтайские, среднеазиатские, а может быть, и дальневосточные антропологические типы «квазиевропейцев» или «нетипичных монголоидов».
     
      Меж тем южные монголоиды сравнительно рано, 60 – 40 тыс. л. н., обретали черты австралоидов, когда последние обитали в Юго-Восточной Азии, включая юг Китая, а движение с севера монголоидов теснило их к югу, на нынешние Филиппины, Зондские и Меланезийские острова, на Новую Гвинею, в Австралию и, наконец, в Тасманию. Эти контакты вели к превращению южномонголоидных типов в австронезийские с австралоидным компонентом. Возможно, в этот период или несколько позже австронезийские группы (южные монголоиды, смешанные с австралоидами) через юг Китая и Тайвань или Филиппины и Тайвань достигли островов Рюкю и юга Японского архипелага. Таким образом, древний австронезийский субстрат у коренного населения Японии, в частности, у предков айнов, если таковой можно подтвердить, а также у современных рюкюсцев и отчасти у японцев, – отнюдь не говорит о проникновении на архипелаг малайцев и тем более полинезийцев, как прежде фантазировали ученые, а любители околонаучной экзотики и ныне фантазируют. Это – фрагменты прежней расовой картины, ярко проступающие в антропологических типах аборигенов Тайваня, филиппинских и ряда индонезийских групп. Другое дело, что пришельческих волн австронезийцев на территорию Японии наверняка было несколько, начиная с нижнего палеолита и кончая раннеисторическим временем.

Примерно в то же время на юге предшествующие яёи и ее носителям культура и этнорасовый компонент кумасо не исчерпывали картину. Во-первых, общеизвестно, что многие этнонимы на Кюсю и Сикоку, и даже на островах Рюкю и Цусима, на полпути к Корейскому полуострову, имеют айнское происхождение, которое по времени должно предшествовать эпохе яёи. Во-вторых, учитывая периоды соединения Корейского полуострова с японским массивом суши, неизбежными были множественные более ранние проникновения из Китая и Кореи. Таким образом, мало того, что австронезийские кумасо жили вперемешку с айноидными эбису, но еще те и другие смешивались с древнекорейскими и древнекитайскими мигрантами. Можно представить, какую это породило этнорасовую мозаику. М. Г. Левин, сообщая в том, что антропологический комплекс населения Кюсю обнаруживает явный сдвиг в айнскую сторону, причем это характерно даже для островов Рюкю, – отмечает и неожиданный момент: на Сикоку сдвиг направлен в сторону «индонезийского» (австронезийского) типа, хотя следовало ожидать уклон в сторону восточноазиатскую, который бы отражал миграции из Кореи. Автор объясняет это тем, что, возможно, существовали два пути на Кюсю с материка: из Южного Китая через Тайвань и Рюкю – и из Кореи через острова Цусима и Ики [50].
     
      Однако можно предположить и другое: миграции на архипелаг со стороны Кореи однозначно связывают с монголоидными, корейско-китайскими и, реже, тунгусо-маньчжурскими группами, а между тем отсюда, скорее всего, особенно на ранних, доисторических этапах, могли проникать как южнокитайские, австронезийские элементы, так и евразийские, смешанные с европеоидами типы. В этой связи еще раз вспомним об изображениях людей, разительно отличающихся от монголоидов, в усыпальницах древнекорейских правителей, о которых сообщала Р. Ш. Джарылгасинова. К тому же в Корее отмечен расовый тип, близкий к айнскому.
     
      Многовековые проникновения с Азиатского континента, в частности, через Корею, бесспорно, начавшиеся задолго до эпохи яёи, видоизменяли этнорасовый и культурный абрис региона очень медленно. Количественную сторону этих инорасовых пополнений не надо преувеличивать: удельный вес пришельцев был столь низким в сравнении с численностью аборигенов, что долгое время и после наступления эпохи яёи даже на Кюсю этнорасовый состав был еще весьма схож с дзёмонским. Иначе говоря, пришельцы не ассимилировали аборигенов, а сами растворялись в них. Х. Кендзиро отмечает важный нюанс: «…Древнейшие люди яёи Северного Кюсю ближе к населению дзёмона, чем народ эпохи кофун. Если бы было резкое вторжение восточных азиатов, с которых начиналась эпоха яёи, следовало бы ожидать, что группы начального яёи резко отличались бы от групп дзёмона», однако, добавляет он, на Кюсю найдены скелетные остатки людей яёи и дзёмона, сходные между собой. И тем более, утверждает автор, «у носителей начальной стадии яёи в Тохоку и на Хоккайдо были айноидные предки» [51]. Но, как мы увидим далее, весомая айноидная доля оставалась в антропологическом типе японцев и в эпоху кофун.
     
      13. Исторические загадки японцев
      Можно понять, что, начиная с эпохи яёи, постепенно, с III в. до н. э. и до VI – VIII вв. н. э., этнорасовый фонд Южной и Центральной Японии медленно, но с нарастанием обогащался «импортным» содержимым, за счет чего шло постепенное поглощение айноидного и других местных компонентов. Однако состав носителей культуры яёи на Кюсю и Сикоку, образовавших там социально-политический и культурный конгломерат, непосредственно связанный еще несколько столетий с Южной Кореей, достаточно неясен. Между тем принято считать, что он – в смешении с покоренными аборигенами, будучи для них цивилизующим костяком, – положил начало первым государственным союзам протояпонцев и составил основу японской нации. Это ставит вопрос об этнорасовом происхождении и составе самих японцев.

Это – версия, разработанная Л. Н. Гумилевым в его первой книге о хунну и доведенная им до 181 г. Он также сообщает, что к III в. возникло четыре ветви хунну: ушедшие в Сибирь северные хунну; юебань, или хунну запада (Средней Азии), воспринявшие согдийскую культуру; хунно-сяньби в Халхе, вскоре окончательно ставшие сяньби; и наконец, китаизированные сённу/сюнну, которые к V в. растворяются в китайцах.
     
      Далее, известно, что китаизированные хунну временами играют в Поднебесной более чем активную роль вплоть до IV – V вв., но это уже скорее китайцы хуннского происхождения, и их хуннскую этничность порой установить не легче, чем айнское происхождение правителей Тохоку (Осю) в конце I – начале II тыс. в Японии. Так, некий Лю Юань, подняв восстание на территории южных сюнну, т. е ранее покорившихся Китаю хуннов, учредил княжество «Северное Хань», просуществовавшее с 304 до 318 гг. Его тяжелая кавалерия, закованная в броню, была грозной военной силой, и Северный Китай был покорен, а китайские правители укрылись на юге, известном в истории как «Восточное Чжинь». Однако в 318 г. в том же княжестве военачальник Ши Ле из племени чжие, якобы енисейского (т. е. протокыргызского?), разгромил это воинство и казнил Ли Юаня. Затем вплоть до 349 г. Ши Ле и его преемник Ши Ху управляли Северным Китаем от имени поздней династии Чжао, но затем сомнительно-хуннская группировка была свергнута, и при этом только в стенах столицы было убито более 200 тыс. хунну, а в 351 г. на поле боя полегло еще 30 тыс. хуннских воинов [56 ].
     
      Итак, если хунну и были представлены среди мигрантов или завоевателей Японии, то после II – III вв. н. э. это были подчиненные китайцам воины и их военачальники; значит, говорить о сколь-нибудь заметном их влиянии на культуру и язык протояпонцев не приходится. Есть некоторые намеки на еще один этнический элемент, причастный к экспансии на Японский архипелаг: среди кланов, правящих в завоеванной части Японии в начале эпохи кофун, были, кроме представителей корейских народов, и элементы тюркского происхождения. Что это за тюрки, неясно, речь идет об упомянутом союзе Puyeo, созданном китаизированными тунгусо-маньчжурами и располагавшимся примерно там, где жили илоу-сушень-мохэ и позднее возникло государство Бохай. Но даже если в Puyeo были тюрки, то все равно это не хунну, которые, как сказано, уже исчезли.
     
      Одновременно приходится констатировать, что во всей истории завоевания японских островов с материка китайский компонент тоже не прослеживается. Во вторжении на острова воинов Пэкче китайцы не фигурируют. Вплоть до 400 г. вообще нет свидетельств о прямых официальных контактах между Ямато и китайскими царствами [57]. Неудивительно, что в китайских источниках нет упоминаний о вторжении на Японские острова в IV в.: китайское государство не участвовало в этой экспансии. Китайская культура проникала на архипелаг через корейцев, в ту эпоху китаизированных, а позднее – через приглашаемых японскими правителями священников, ученых и специалистов Поднебесной. Таким образом, выходит, что начало японскому государству, его культуре и даже самой японской нации положили корейцы, что никак не сочетается с чужеродностью двух языков. В общем, есть много причин, и в их числе лингвистическая, по которым японский этногенез предстает не менее таинственным, нежели «айнская проблема».
     
      В 1948 г. на прошедшем в Японии симпозиуме о происхождении японского народа, его культуры и формировании японского государства с новыми тогда материалами выступили специалист по истории Азии Эгами Намио и этнолог Ока Масао. Эгами сообщил свою концепцию, по которой Японские острова в IV в. н. э. были завоеваны континентальными конными воинами, которых возглавлял Mimaki-Iri-biko. Ока Масао выдвинул идею «имперской расы», сформировавшейся в Маньчжурии на базе смешанного охотничье-пастушеского народа; эта раса стремительно продвинулась через Корейский полуостров в Японию примерно во II – III вв. н. э. [58]. С середины прошлого столетия этот и многие другие вопросы продолжают дебатироваться по сей день, что неудивительно. Во-первых, доисторическое и раннеисторическое время Японии очень плохо поддается изучению из-за отсутствия надежных документальных источников, исторические мифы в период Хэйан совершенно затемнили эти времена, а самый важный для историков начальный этап государственности исследователи называют «таинственным четвертым веком». Во-вторых, в силу причин, о которых несложно догадаться, по вопросам происхождения и ранней истории японцев японские и корейские исследователи часто выдвигают и отстаивают противоположные позиции.

Несмотря на то, что мигранты культуры яёи принесли такие базовые черты на архипелаг, как рисосеяние и металл, – неправомерно называть их создателями японской цивилизации; в значительной мере они были ее оппонентами, и не менее шести веков шла борьба между аборигенами и пришельцами, пока появились первые контуры государства Ямато. Много признаков указывают на то, что ранние предгосударственные союзы и первые государственные образования создавались не пришельцами-яёи, а аборигенами, и участвовали в этом, порой на равных, как будущие японцы, так и будущие айны. Это справедливо применительно к двум Ва (на Кюсю и в Кинаи), к эпохе полумифической Химико – она могла быть и праайнкой, и праяпонкой, но не пракореянкой. Надлежит вспомнить и о существенно различающихся «культуре меча» и «культуре колокола»: если первую допустимо считать продолженной в традициях исторических айнов с их культом оружия, то вторую – никак нельзя; и возможно, в этом случае мы напрямую сталкиваемся с прототипом (архетипом) будущей японской культуры. Судя по древним хроникам, становление раннеяпонского государства Ва-Ямато проходило в упорной борьбе с самыми разными «варварами», среди которых были «восточные», «северные» и даже «южные эбису» (в ранних источниках «эбису/эмиси» – это общее название аборигенов, как и еще более древнее «хита/хина»); вместе с тем есть термины, похожие на этнонимы: нисимоно, цутигумо, яцукахаги, кудзу, «горные саэки», «равнинные саэки» и т. д. Надо учесть, что «Кодзики», «Нихонги» и провинциальные фудоки были написаны на столетия позже изображенных в них событий – и в духе новой идеологии авторов, отчасти «зараженных» культурными концепциями, привнесенными из Кореи и Китая, отчасти под воздействием крепнущих государственных идей молодой японской нации с ее презрением к варварам прошлого, пусть и собственным предкам. Я хочу сказать, что эти источники описывают события в некотором смысле «с точностью до наоборот», положительные и отрицательные герои поменялись местами, т. к. радикально изменилась политическая конъюнктура и менталитет элиты, сложными путями создавшей государство и теперь идеологически его укреплявшей, в том числе и «опрокидывая в прошлое» текущие представления. А реальная жизнь в фантастически и тенденциозно описанные древние времена была совсем иной. Поэтому, с одной стороны, раннеяпонские персонажи, захватывая земли «варваров», жестоко преследуют и поголовно истребляют эбису, а с другой, местами сохраняется древний слой информации: порой сообщается о браке завоевателя с местной «богиней» – предводительницей племени или дочерью вождя.
     
      Представляется, что среди упоминаемых в самых древних источниках «дикарей» и «варваров» могут скрываться те или иные локальные предшественники не только айнов, но и японцев. Далее, вполне ясно, что в дзёмоне существовали два основных расовых типа – с большим и с меньшим айноидным («кавказоидным») комплексом и с меньшей или с большей монголоидной примесью, а также, естественно, и неопределенное число переходных вариантов. При этом два основных типа могли быть носителями разных языков – праайнского и праяпонского, что для представителей одной и той же расы не редкость и что, в конечном счете, объясняло бы наличие двух расовых компонентов – монголоидного и немонголоидного («кавказоидного»). По ходу двух параллельно происходящих этногенезов шла дифференциация, расовые различия усиливались, хотя и были в эпоху дзёмон не столь существенными; одной из важных причин различий могла быть дифференциация хозяйств и занятие разных территорий. Много позже этому разделительному процессу все сильнее способствовали носители культуры яёи: они «разбавляли» тип праяпонцев значительно сильнее, чем тип праайнов, поскольку праайны, не вовлеченные в рисоводческую культуру, оттеснялись все дальше на север Хонсю, в изолированные зоны горных лесов.
     
      Такая динамика хорошо соответствует изменению основных антропологических типов в течение эпох дзёмон, яёи и кофун, как их реконструировал японский антрополог Сусуму Наканиси, работу которого вкратце комментирует Х. Кендзиро [59]. В его интерпретации, дополненной обобщенными портретами трех типов (илл. 1 – 2), даже в эпоху кофун население Канто (в большей степени) и Кохоку (в меньшей) представляли собой переходный расово-антропологический тип между айноидами дзёмона и восточными азиатами яёи. Точнее говоря, выделилось два варианта, один более айноидный (в Тохоку), другой более монголоидный (в Канто), но и в этом втором вполне очевидна айноидная основа (борода и брови, форма носа, разрез глаз и др.), сильно отличающая его от чистого типа яёи, который, скорее всего, был восточноазиатским с южномонголоидной примесью. Правда, выводы названных авторов относятся в основном к эмиси: они «не айны (дзёмона) и не японцы (яёи); их скелетные остатки представляют собой “полпути” между этими двумя группами людей». Но эта формула в общем и целом может объяснить совмещенный и расходящийся антропогенез групп, предковых для японцев и айнов, который начинался в дзёмоне и протекал существенно по-разному в тех или иных регионах архипелага.

По проблемам динлинов и других групп гипотетической европеоидной расы, широко распространенной в Евразии со времен первобытности, существует много работ, особенно дискуссионных. Основа была заложена исследованиями Г. Е. Грум-Гржимайло, которого поддерживали многие исследователи Центральной Азии. Позднее гипотезу поддержали и развили палеоантропологические исследования некоторых авторов, см., напр.: Дебец Г. Ф. Палеоантропология СССР. М.-Л., 1948. С. 68. Убежденным сторонником гипотезы о динлинах был А. П. Окладников; затем Л. Н. Гумилев произвел ревизию этой гипотезы и решительно ее поддержал (Гумилев Л. Н. Динлинская проблема: Пересмотр гипотезы Г. Е. Грум-Гржимайло в свете новых исторических и археологических материалов. // Известия Всесоюзного географического общества СССР, № 1. 1959). Характерно, что противники этой концепции не могут привести аргументации для ее опровержения, и тем не менее в науке считается «хорошим тоном» подвергать сомнениям данные о динлинах и другие европеоидных группах Алтая, Сибири, Монголии и Китайского Туркестана. Динлины были не единственным древнеевропеоидным народом региона, а лишь более замеченным наукой. В III тыс. до н. э. «племена ди», предки динлинов или ранние динлины, зафиксированы почти в самом центре Китая. Стоит заметить, что «белокурость» динлинов и других подобных типов контактного ареала сильно преувеличена: среди них было много людей рыжих, шатенов, брюнетов, а главными отличиями были европейский разрез глаз и немонголоидная форма носа.
     
      [5] См. Джарылгасинова Р. Ш. Древние когурёсцы: К этнической истории Кореи. М., 1972. С. 97.
     
      [6] Окладников А. П., Деревянко А. П. Далекое прошлое Приморья и Приамурья. Владивосток, 1973. С. 303 – 311; Ларичев В. Е. Путешествие в страну восточных иноземцев. Новосибирск, 1973. С. 103 – 119, 163 – 173.
     
      [7] Акулов А. Ю. История языка айну. // Краеведческий бюллетень, № 3. Южно-Сахалинск, 2005. С. 102 – 103.
     
      [8] Левин М. Г. Этническая антропология Японии. М., 1971. С. 166.
     
      [9] Там же. С. 188 – 189, 194 и др.
     
      [10] Васильевский Р. С., Лавров Е. Л., Чан Су Бу. Культуры каменного века Северной Японии. Новосибирск, 1982. С. 4.
     
      [11] Кондратенко А. П., Прокофьев М. М. Проблемы этнической антропологии, археологии и этнографии айнов. Часть I: О месте айнов в системе расовой классификации народов мира. Южно-Сахалинск, 1989. С. 14.
     
      [12] Jomon Period. – Encyclopedia of Modern Asia. – http://www.bookrags.com/Jomon_period).
     
      [13] Schumer N. Hokkaido, Land of Ainu. 2002. – http://www.mns.edu/emuseum/cultura/oldw … ainu.html.
     
      [14] Crawford. Origins of the Ainu. – http:// wwwpbs.org/wgbh/nova/hokkaido/ainu.html.
     
      [15] Kenjiro H. The Emishi: What anthropology tells us. 2006-2007 – http://emisi-ezo.net.
     
      [16] Hurtak J., Schoch R.M. The Ryukyuan submerged landforms of the Late Quarternary: Possible cultural context and significance. Boston University, 2000. – http://www.affs.org/ryukyuan_landforms.html).
     
      [17] Василевский А. А. Каменный век острова Сахалин. Автореферат дисс… д. и. н. Новосибирск, 2003. С. 36.
     
      [18] Левин М. Г. Этническая антропология Японии. С. 178.
     
      [19] Василевский А. А. Каменный век острова Сахалин. С. 10.
     
      [20] Василевский А. А. История археологических открытий и основные проблемы изучения каменного века на острове Сахалин. – Официальный веб-сайт Сахалинского госуниверситета: http://sakhgu.sakhalin.ru.

[44] Coon C. S. The origin of races. New York, 1963.
     
      [45] Деревянко А. П., Холюшкин Ю. П., Ростовцев П. С., Воронин В. Т. Неандертальская проблема как задача статистического анализа. Новосибирск, 2001. Айгнер Дж. Биокультурная эволюция в Китае в эпоху палеолита. // Палеолит Средней и Восточной Азии. Новосибирск, 1980. С. 119.
     
      [46] Алексеев В. П. Человек: эволюция и таксономия. М., 1985. С. 273.
     
      [47] Беллвуд П. Покорение человеком Тихого океана… С. 33 – 36.
     
      [48] Зубов А. А. Происхождение человеческих рас // Проблема расы в российской физической антропологии. М., 2002. – Курс «Антропология на сайте ИДО РУДН». – http://www.ido.rupsychology/anthropology/index.html.
     
      [49] Васильевский Р. С. По следам древних культур Хоккайдо. С. 169.
     
     Неолитика.Ру

(с) http://www.bg-znanie.ru/article.php?nid=348706

айнские комиксы