У южной оконечности острова Сахалин между мысами Анива и Крильон раскинулись воды залива Анива. На берегу Анивской бухты Лососей расположился портовый город Корсаков, в котором прошло мое детство. Город был основан в 1869 году как Корсаковский пост и место ссыльной колонии. Назван пост в честь М. С. Корсакова (1826—1871), бывшего офицера для особых поручений при Н. Н. Муравьеве-Амурском, а с 1862 года генерал-губернатора Восточной Сибири.1
В 1890 году пост Корсаковский посетил А. П. Чехов. В его путевых записках “Остров Сахалин”2 мы читаем: “Пост имеет с моря приличный вид городка, не сибирского, а какого-то особенного типа, который я не берусь назвать... Лежит он в пади, которая и теперь носит японское название Хахта-Томари, и с моря видна только одна его главная улица, и кажется издали, что мостовая и два ряда домов круто спускаются вниз по берегу”; “...Новые деревянные постройки лоснятся и отсвечивают на солнце, белеет церковь, старой, простой и поэтому красивой архитектуры... Корсаковская тюрьма занимает самое возвышенное место в посту...”. Антон Павлович среди населенных мест Корсаковского округа также отметил селение Поро-ан-Томари, которое было расположено “на четыре версты восточнее и южнее поста... Основано оно было в 1882 г. на месте бывшей здесь когда-то аинской деревушки”.
В Корсакове моего времени от церкви и здания каторжной тюрьмы не осталось и следа. К середине шестидесятых годов нашего века в городе сохранились только отдельные избы первой русской постройки, а одну из них даже связывали с пребыванием в Корсаковском А. П. Чехова, но позднее и она разрушилась. Русско-японская война 1904—1905 годов не обошла стороной пост Корсаковский.3 7 (20) августа 1904 года на рейде поста появился русский крейсер “Новик”, прорывавшийся из Порт-Артура во Владивосток. Переход крейсера был замечен японцами. В Корсаковском “Новик”, поврежденный в предыдущих морских сражениях, пополнил запасы угля, воды и вышел в море, где его уже поджидали японские крейсера “Цусима” и “Читозе”. Силы были неравными. После боя крейсер вернулся на рейд поста и был затоплен командой. Позднее орудия крейсера составили батарею, которая встретила огнем японский десант, высадившийся на песчаный берег восточнее поста у реки Мэррэй. Немногочисленные русские воинские команды солдат и ополченцев из каторжан и крестьян отступили на север острова. Следом бежали, покинув обжитые места, мирные жители, оказавшиеся на занятой японскими войсками территории. Японской администрацией был введен оккупационный режим — за любые попытки нарушения которого виновному отсекали голову. Но отдельные русские семьи все же оставались на юге острова. В пятидесятые годы мой отец беседовал со стариком- дворником морского торгового порта, который родился и всю свою жизнь провел в Корсаковском.
После поражения России Южный Сахалин был отторгнут от нее по Портсмутскому мирному договору, и японская колонизация острова во многом предопределила современное состояние его южной части.
В период с 1905 по 1945 год на юге Сахалина были проложены железные и автомобильные дороги, построены порты, электростанции, шахты, бумажные фабрики, рыбообрабатывающие предприятия. Город, возникший на месте поста Корсаковский и селения Поро-ан-Томари, был назван японцами Отомари.
Вторая мировая война открыла новую страницу в истории юга Сахалина. Десант советской морской пехоты высадился в Отомари 16 августа 1945 года.4 По воспоминаниям участника десантной операции капитан-лейтенанта Ю. Петрушенко, десантные суда, тральщики и большие “морские охотники” при подходе к городу попали под огонь японских батарей. На берегу десантники вступили в бой с гарнизоном Отомари. Бой закончился только вечером , когда капитулировал гарнизон. В плен сдалось более 1200 японцев. 20 августа была организована военно-морская комендатура, а для решения хозяйственных проблем создано гражданское управление.
После Второй мировой войны японский город оказался в другой общественной и хозяйственной системе организации жизни, а русские колонисты, которым здесь предстояло жить, столкнулись с неизвестной им культурой.
Вскоре после высадки советской морской пехоты в Отомари вспыхнул пожар. Начался он в военных мастерских, расположенных в центральной части города (место нынешней Комсомольской площади), а затем огонь перекинулся на деловой район Отомари. В пожарной магистрали города не оказалось воды. Дул сильный ветер, и огонь угрожал всему городу, но отдельные административные здания уцелели. Позднее в них разместились — городской банк, центральная почта, кинотеатр “Прибой”, городской Совет, отдел милиции и промтоварные магазины. Этот пожар, вероятно, не был случайным: свидетели вспоминали, что он совпал по времени с побегом военнопленных японцев, которые пробивались к мысу Анива в надежде покинуть остров.
Морской порт города с полным основанием назывался морскими воротами острова. Это внушительный по тем временам комплекс с пирсами — Южным и Северным. Если Северный пирс непосредственно переходил в береговую линию, то Южный соединялся с берегом мостовым переходом. Достопримечательностью перехода была проезжая часть, выложенная деревянной брусчаткой. На Южном пирсе располагался морской вокзал города. В просторное здание вокзала можно было пройти по крытому переходу над производственной зоной порта.
Между пирсами находилась гавань, которую называли центральным или средним “ковшом”. На окраинах города за пирсами порта также располагались “ковши”, в которых стояли небольшие военные и гражданские морские суда. В черте города вся береговая линия была занята складами с сохранившимися японскими иероглифами на фасадах, мастерскими, складскими площадками военных частей и гражданских организаций.
На берегу рядом с Северным пирсом стоял полый бетонный куб высотой с 3–4-этажный дом. Вероятно, японцы подготовили его для строительства причалов порта, но война помешала этим планам, и “памятник свершениям” японского народа на сахалинской земле равнодушно взирал на купальщиков, облюбовавших площадку у его основания для принятия солнечных ванн. Купание же в водах бухты было опасным делом, поскольку они часто покрывались плавающим мусором и пятнами мазута. Мазут попадал в море с судов и танкеров, приходивших в порт. Об охране окружающей среды в те годы предпочитали не говорить, и загрязнение моря нефтепродуктами было обычным делом.
В среднем “ковше” находился холодильник рыбокомбината, у которого после прибрежного лова разгружались малые рыболовные сейнеры. В начале шестидесятых годов, после очередного насилия над народным хозяйством, когда “укрупнили” рыболовецкие колхозы и артели, прибрежный промысел сошел на нет. Прекратила существование и рыбная гавань, которая связывала город с жизнью моря. В Корсаковском районе опустели рыбацкие поселки — Нечаевка, Пригородное (Мэррэй), Белокаменка и Южный.
В годы японской колонизации юг острова потерял часть своего лесного покрова, но необходимо отметить, что у японцев технология лесозаготовок была поставлена хорошо. Узкоколейные железные дороги в падях подходили к местам заготовки и вывозки леса. Лесные дороги вписывались в окружающий ландшафт . Делянки после вырубки очищали от бросовой древесины. В советское время для лесоразработок использовали гусеничные тракторы. Это обезображивало склоны сопок и неизбежно вело к их дальнейшему разрушению талыми и ливневыми водами.
Советская власть вела хозяйственную деятельность на острове методами, которые иначе как дикими не назовешь. Это и лесоразработки, калечащие природу, и уничтожение рыбных запасов, и загрязнение окружающей среды свалками бытовых, промышленных и военных отходов. Так, свалка на берегу моря к югу от города изменила рельеф береговой линии. Образовался мыс, который среди мореходов именовался “мысом Хрущева”. Впоследствии не менее опасная для природы свалка появилась в районе бывшего поселка Нечаевка. Какой-либо переработки мусора и отходов не производилось. Только черные вороны уничтожали пищевые отходы, спасая город от эпидемии.
Поселенцы, прибывавшие на остров, жили в японских домах или бараках, построенных из тонких деревянных досок, глины, бамбука и бумаги. Крыши этих построек были покрыты деревянной щепой и изредка черепицей. Отдельные районы города были сплошь застроены бараками. Зимой и в непогоду для отопления домов и бараков использовались кирпичные или железные печи. Нередко возникали пожары, и в огне, который стремительно уничтожал постройки, не только сгорал скарб, но иногда гибли люди.
Причиной пожаров и других несчастий нередко оказывалось пьянство. Моряки и рыбаки пропивали деньги, заработанные тяжелым трудом в море. Городской ресторан “Корсаков” не пустовал. В нем проводили время люди с большими деньгами, а у пивных киосков города собирался рабочий люд и “деклассированные элементы”. Последних официальные власти называли тунеядцами, а население — бичами. Их ряды пополняли не только местные пьяницы, но и люди, бежавшие на остров с материка от своих жизненных проблем, потерявшие всякую связь с родными и близкими...
Один из перекрестков в южной части города был известен местным жителям под названием “Пять углов”. Здесь на небольшой площади располагалось несколько пивных киосков. Добавим к этой картине маленький базар, где предлагалась закуска, и магазины, в которых можно было приобрести крепкие напитки. Через “Пять углов” лежал путь в торговый порт, центральный “ковш”, центр города, на южную и восточную окраины Корсакова.
Сахалинские базары запоминаются не только дарами местной природы — ягодой красникой, которую за пикантный запах в обиходе зовут “клоповкой”, шишками кедрового стланика, диким луком-черемшой и папоротником, но и видом розовощеких кореянок, торгующих редисом, огурцами, помидорами и огородным луком. За торговцами других национальностей оставались картофельные и молочные ряды, но эти прилавки поредели после уничтожения личного скота Н. С. Хрущевым во имя “строительства коммунизма”. До этого волюнтаристского решения многие жители окраин держали коров. Утром и вечером, отправляясь с пастухами на пастбища, коровы оглашали окрестности нетерпеливым мычанием. В полдень их хозяйки, собираясь группами, ходили на дойку. Многотравье в пригородных падях способствовало развитию молочного животноводства.
Отдельные японские дома в черте города еще долго сохраняли не только национальный колорит, но и дворики с вишневыми деревьями, которые покрывались белым нарядом во время цветения. Удивляли живописные постройки на склонах сопок — они стояли на террасах, укрепленных каменной кладкой. Дома на берегу моря защищал от ветра земляной вал, который по высоте достигал крыши постройки. Японцы с любовью относились к естественным источникам воды — родники и ручьи они окружали деревьями, кустарником и каменными горками. Один из родников в черте города наполнял водой японский плавательный бассейн, в котором плескались дети. Позже родник и бассейн забросали мусором, а затем засыпали землей.
Городская культурная среда, оставшаяся после японцев, с годами уничтожалась. Советское государство, разрушавшее культуру своих народов, не заботилось о чужом наследии, не видя в нем исторического значения. Город утрачивал индивидуальные черты, заполнялся безликими общественными зданиями и многоэтажными жилыми домами, лозунгами и плакатами с призывами к “светлому будущему”. Упрощение окружающей человека среды характерно для советского периода жизни, вероятно, по той причине, что однообразие отупляет людей, убивая индивидуальный внутренний мир, отличный от официальных канонов.
На городских окраинах множились помойки. Дороги с твердым покрытием имелись только в центре города. Городские власти для сохранения асфальта центральной улицы Советской сделали ее пешеходной, что было редкостью в то время.
Сахалин жил и должен жить рыбой, развиваться за счет рыбы, поскольку биологические ресурсы, в отличие от нефти и газа, самовосстанавливаются. Но общественное устройство жизни, помноженное на варварское отношение островитян к природе, приводило к тому, что рубился сук, на котором можно было “сидеть” (читай — богатеть). Река Корсаковка, протекавшая через город, постепенно превращалась в сточную канаву. В нее еще до середины шестидесятых годов на нерест шел лосось. В августе он проходил через залитую нефтью и зловонными стоками воду бухты, вдоль затопленных в русле судов и барж, достигая грязной реки. На этом адском пути рыбу безжалостно истребляли горожане. Весной такая же участь ждала корюшку. Жителям запрещалось ловить красную рыбу, но жить на острове, население которого всегда питалось рыбой, и не иметь ее на своем столе — представлялось абсурдным. Власти не могли организовать ни охрану рыбы, идущей на нерест, ни квотирование ее вылова населением. Они были способны лишь повсеместно уничтожать нерестовые реки. Красная рыба и ее икра имели в государственных и кооперативных магазинах высокую цену, которая повышалась из года в год, но при этом лосось горячего копчения свободно не продавался. Соленая и свежая красная рыба постепенно исчезали с прилавков. В итоге торговля могла предложить покупателю только рыбьи головы.
Менялся не только город, но и прибрежная зона острова. Разрушались и не восстанавливались японские деревянные сооружения, оберегавшие берег и проходившие вдоль него дороги от воздействия моря. Борьбу моря и дорожной службы можно было наблюдать в районе поселка Пригородное. Как только море подмывало незащищенный участок дороги, так дорожники взрывали скалу рядом с ней и скальной породой укрепляли берег. Через несколько лет история повторялась. Реальный вид местности, существовавший веками, исчезал во времени.
Была ли в городе преступность? Как же без нее, “родной” нам всем! Отец возвращался домой после ночной смены с тяжелым металлическим прутом в руках. Молодежные сообщества существовали в каждом районе города, и чужак, появлявшийся на территории их обитания в темное время суток, опасался нападения. Но мне не были известны случаи насилия в отношении детей. Родители не боялись отпускать детей на рыбалку в порт или пригород, на киносеанс в воинские казармы. Уличные компании, в которых мы проводили время, позволяли не только противостоять другим мальчишеским сообществам, но и взрослым.
Особо остановлюсь на роли военных в жизни города. Без преувеличения можно сказать, что Сахалин был “непотопляемым авианосцем” Советского государства на Дальнем Востоке. В пятидесятые годы Корсаков и его окрестности представляли собой военный лагерь с аэродромом истребительной авиации, морскими и зенитными батареями, основными и вспомогательными частями армии и флота, базой торпедных катеров и морских сил погранвойск, нефтебазой. В Корсаковском районе вдоль береговой линии стояли пограничные заставы. Окопы, траншеи, укрытия для военной техники, блиндажи и землянки строились не только вдоль побережья, но и на сопках, окружающих город. Население жило на “пороховой бочке”, а власти из года в год твердили о возможных “провокациях американских и японских империалистов”. За забором нашего двора на улице Промысловой находилась артиллерийская батарея, и можно было представить гибель нашего района и его населения при ударе авиации по этому военному объекту в случае конфликта. В горячей схватке от Корсакова осталось бы пепелище.
Порой до войны оставался один шаг. Вспоминаю, как мы, школьники, стояли в актовом зале в ожидании заявления Советского правительства в связи с Карибским кризисом. На уроках гражданской обороны нам объясняли, что Корсаков, наряду с городами Холмск и Южно-Сахалинск, числится у империалистов как объект для ядерного удара. Страх войны сопровождал граждан Страны Советов всю жизнь. Старшее поколение помнило Вторую мировую войну, а детям страх прививался в школах. Угроза войны позволяла и позволяет властям всех времен и народов объяснить ею все лишения, которым они подвергают мирное население.
После сокращения армии Хрущевым из города исчезли многие военные объекты, но позднее, когда наступило время Брежнева, военная активность вновь усилилась. Вероятно, из-за военных “секретов” остров имел статус закрытой пограничной зоны, въезд в которую осуществлялся по пропускам.
Гражданское население города складывалось из переселенцев, завербованных на различные работы, специалистов, направленных на остров после окончания учебных заведений, искателей приключений и длинного рубля, людей неудавшейся судьбы, демобилизованных солдат, моряков и пограничников. Типичной в этом отношении была история нашей семьи.
Отец мой, Василий Григорьевич Архипов (1921—1990), родился и вырос в деревне Ново-Иковская Курганской области. Голодная колхозная жизнь заставила его прибавить к своему возрасту один год, чтобы пойти в армию до срока. Армейский рацион избавил сельского парня от постоянного чувства голода. Природная сметка и знание арифметики позволили молодому красноармейцу стать наводчиком орудия гаубичной батареи, которая располагалась у реки Амур в окрестностях Биробиджана.
Годы Великой Отечественной войны запомнились отцу голодом и холодом. Сокращение в Дальневосточной армии пищевого довольствия привело к физическому истощению личного состава, массовому развитию авитаминоза. Зима в Приамурье малоснежная, морозная, и армия, лишенная зимнего обмундирования, замерзала. Зимний шлем на вате (буденовка), шинель, ботинки с обмотками — такой была экипировка бойца на посту. Не удивительно, что болезни не были редкостью. От дистрофии и фурункулеза отца спасло направление полкового врача на сельскохозяйственные работы.
Война с Японией в августе 1945 года была скоротечной. Отец остался в живых, но получил контузию при взрыве японского снаряда. Его боевой путь закончился в Харбине. После Харбина артиллерийское подразделение было переброшено во Владивосток, где погрузилось на корабли, чтобы принять участие в Курильской операции, но до Курил суда не дошли и выгрузились на Сахалине, так как японцы прекратили сопротивление на островах.
В 1947 году отец демобилизовался, но не возвратился в родные места. Мерзости колхозной жизни ему были хорошо известны, и он, получив паспорт, решил остаться на Сахалине — стал смотрителем маяка на курильском острове Кунашир.
Во время короткого отпуска отец побывал в родной деревне, где женился на Фаине Михайловне Фирсовой (1924—1999), моей маме, которая родилась и выросла в Ново-Иковской. Война сломала ее планы продолжать образование, к которому она так стремилась. После окончания восьмилетки маму приняли в техникум молочной промышленности в районном центре Чаши, но с началом войны ее отца, Михаила Прокофьевича, направили в трудовую армию и все заботы о доме, младшем брате Борисе легли на мамины плечи. Ее мать, Фекла Михайловна, погибла от маточного кровотечения на крыльце сельской больницы в 1939 году. С 1935 по 1955 год в Советском Союзе действовал закон, запрещавший прерывание беременности, и женщинам, его нарушившим, отказывали в медицинской помощи. После сдачи налогов военного времени семья голодала. В 1943 году в армию забрали Бориса. Мама получила от него два письма, в которых он просил самосада для курения и рассказывал об увиденном в прифронтовой полосе. Больше писем не было. Рядовой Фирсов Борис Михайлович не вышел из первого боя и числится без вести пропавшим.
После скромной свадьбы новая семья стала собираться в дальнюю дорогу — на остров Кунашир.
В наше время трудно представить все те тяготы, которые переносили пассажиры поездов при поездке по Транссибирской магистрали в сороковые и пятидесятые годы этого века. Из труб паровозов летели сажа и мелкие частички угля, которые оседали на теле и одежде людей. Кипяток для чая можно было получить на станциях в постройках с надписью “Кипяток”.
В 1997 году мне довелось провести шесть дней в вагоне поезда на пути от Москвы до Хабаровска. Надо сказать, что такая продолжительная поездка позволяет обдумать свою жизнь и тяжелую судьбу Родины, которая до настоящего времени выставляет напоказ пассажиру поезда нищету и убогость жизни русского народа, которых он не заслужил. Просторы страны поражают безлюдьем и запустением. Возникает ощущение, что жизнь замерла на многие десятилетия и даже повернула вспять. Вглядываясь в проносившуюся за окном вагона местность, я встречался с немыми очевидцами пути отца и матери на восток. На многих станциях сохранились старые вокзалы и водонапорные башни, построенные еще при прокладке Великой магистрали. Если отец ехал в места ему знакомые, то маме дорога предвещала много неизвестного.
Немало русских людей проделало этот путь: кто по государственным делам, кто в арестантском вагоне, кто в поисках лучшей доли. Вероятно, все беды России пошли после того, как прекратилось свободное движение русского народа на восток. Пропала надежда на лучшую жизнь на свободных от государственного и чиновничьего гнета землях. Людская энергия и стремление к свободе были направлены на разрушение существующего общественного устройства. Под развалинами царской, а затем и советской России оказались разрушители и защитники. Представляется мне, что до настоящего времени мы не выбрались из-под завала.

Из Владивостока путь семьи лежал по морю в Корсаков. Здесь они ожидали попутного транспорта на Курилы. Это был тральщик, который после плавания по штормовому морю высадил пассажиров на Кунашире. С места высадки до маяка, располагавшегося на северной оконечности острова, дорога, вернее тропа, лежала вдоль побережья, и путь был проделан верхом на лошадях за два дня. Ночевали в японском рыбацком поселке. Гражданское японское население еще оставалось на острове. Старая японка спросила маму:
— Куда мадам направляется?
И сказала, покачав головой, когда узнала о месте назначения:
— Ветер тама, мадам!
В чем позднее мама убедилась, поскольку мыс, на котором располагался маяк, был открыт всем ветрам. Впечатления, полученные от встречи с японской семьей, мама помнила всю жизнь. Она вспоминала и непривычное для нее жилье, продуваемое ветром, многочисленность семьи, скудную пищу, основой которой была вяленая рыба, чугунную печку, низкое возвышение для сна, где ложилась вся семья, укрываясь одним одеялом. Вскоре гражданское японское население покинуло остров...
Из событий жизни на маяке отец вспоминал не только штормы и выброшенного на берег кита, но и уничтожение в печи денег, которые он не успел обменять в декабрьскую реформу 1947 года, поскольку сроки обмена были ограничены. Власть в очередной раз жестоко обошлась со своими гражданами. Какое дело ей, власти, до простого смотрителя маяка, зарабатывающего деньги тяжким трудом в месте, далеком от государственных сберегательных касс! В то же время на займы отец, как и все, “подписывался” в обязательном порядке. В годы горбачевской перестройки облигации погашались обесцененными деньгами, на которые уже ничего нельзя было приобрести. Власти нашей страны в этом веке преуспели в разорении собственного народа, и этот процесс продолжается по сей день. Государственный монстр в лице чиновников и безразмерных государственных структур пожирает обезличенные общественные фонды, сжигает общественный труд и национальное богатство в различных авантюрах. Только тогда мы станем сильными, когда интересы конкретного человека станут главной заботой государства.
Кроме отца и мамы на маяке проживали еще две-три семьи вольнонаемных работников и небольшая воинская команда моряков, обслуживавших радиостанцию. Жильем для них служили японские дома, утепленные бросовым материалом. На Сахалине я наблюдал за “перестройкой” японского дома на русский лад. Стены засыпали опилками или котельным шлаком, ставили завалинку, а к входной двери пристраивали коридор (сени). Питались островитяне продуктами, получаемыми в пайке, который полагался работнику маяка, рыбой и растительной пищей, предложенной природой. С появлением детей наша семья обзавелась козой, которая паслась на лугу, богатом травами, и давала жирное молоко. Несколько кур не только украшали двор, но и несли яйца. В доме жила японская кошка с коротким хвостом, промышлявшая грызунами и мелкой птицей. Короткохвостые кошки еще до середины шестидесятых годов встречались на Сахалине, но затем растворились в массе длиннохвостых сородичей.
В 1948 году в семье родился первый ребенок — Тамара, а 1950-й — год моего рождения. В документах местом рождения значится с. Круглово Южно-Курильского района Сахалинской области. Но в Круглово произведена регистрация рождения, а роды проходили на маяке, и детей принимали соседки.
Появление в семье детей затрудняло дальнейшую жизнь на маяке. Отсутствовала медицинская помощь, и необходимо было думать об учебе ребятишек. В 1952 году отец уволился со службы, и новым местом жизни был выбран Корсаков. В первый год семье приходилось снимать углы, тратя на это небольшие сбережения. Отец работал молотобойцем в кузнице морского порта. Работа требовала большой физической силы. Но питался он плохо, поскольку заработок был небольшим. Вскоре после переезда Тамара заболела дизентерией и умерла. В то время в городе свирепствовала эта инфекция и траурные процессии с детскими гробиками на руках не были редкостью. За Тамарой заболел и я, но выжил. В немалой степени этому способствовали неоднократные вливания отцовской крови, что в свою очередь ослабило его.
Дизентерия распространяется там, где условия жизни населения далеки от санитарных норм. В городском районе, где жила наша семья, жители брали воду для питья из немногочисленных водопроводных колонок. Водопровод, оставшийся после ухода японцев, не работал. Канализация отсутствовала, и сколоченные из досок уборные у жилых домов, бараков и общественных зданий были непременной приметой жизни. Содержимое выгребных ям этих незамысловатых строений использовалось населением в качестве удобрения на огородных участках. Все это способствовало возникновению вспышек кишечных инфекций.
Годом позже в семье родилась девочка, которую также назвали Тамарой. Жизнь на новом месте понемногу налаживалась. Родителям удалось за немалые по тем временам деньги приобрести маленькую квартирку в бывшем японском доме. Отец окончил курсы крановщиков и работал в морском порту в составе бригады докеров. Вспоминая об этом периоде своей жизни, он шутил, что как-то подсластил море, уронив с поддона, который поднимал из трюма парохода, несколько мешков сахара. Позднее отец сменил специальность и работал слесарем по ремонту портальных кранов. Мама окончила курсы продавцов промышленных товаров, после того как мы с Тамарой пошли в школу.
Из большой массы историй, подобных истории нашей семьи, складывается общая картина жизни на Южном Сахалине после 1945 года.
Рассматривая жизнь колонистов на Южном Сахалине, нельзя оставить в стороне историю исчезновения коренного населения острова — айнов. В книге А. П. Чехова “Остров Сахалин” они назывались “айно” или “айну”, что значило на их языке — “человек”. Жили они и на Курильских островах, поэтому назывались “русскими курилами”. По данным, приведенным Антоном Павловичем, в 1889 году по Корсаковскому округу “численный состав айно определялся так: 581 мужчина и 569 женщин”. После 1945 года айно покинули Сахалин и Курилы вместе с японцами. На этом прекратилась история жизни на островах маленького народа, попавшего в исторический разлом между двумя империями.
Японцами на Южном Сахалине была создана корейская колония. Они ввозили корейцев на остров для работы в сельском хозяйстве и промышленности. Сахалинские корейцы — выходцы с юга Корейского полуострова, на правах колонии входившего в состав Японской империи. Этнические японцы погибали в сражениях Второй мировой войны, служили в армии и на флоте, а Японии требовались работники в метрополии и колониях, что и послужило причиной появления корейцев на Сахалине.
После августа 1945 года японское гражданское население покинуло Сахалин, но корейцы были оставлены, вероятно, до решения проблемы Корейского полуострова, разделенного на южную и северную зоны оккупации — американскую и советскую соответственно. В условиях “холодной”, а затем и “горячей” войн воссоединение зон не состоялось. Если Южная Корея развивалась по законам западного общества, то Северная Корея жила и живет в традициях сталинского режима. Сахалинские корейцы стали заложниками политической игры, и дорога на родину для них была закрыта.
Некоторые из корейцев приняли подданство Северной Кореи и были туда переправлены из Корсакова на морских судах с красным крестом на борту. Скудные сведения, доходившие до сахалинских корейцев из Северной Кореи, свидетельствовали о голоде, тяжелых материальных лишениях. Помощь родственникам, переехавшим в Северную Корею, у островитян была ограничена небольшим перечнем предметов, которые можно было отправить почтовой посылкой. В этот список входили предметы первой необходимости. Часть корейцев приняла советское подданство, но некоторые остались без гражданства, вероятно, надеясь вернуться на родину. Это ожидание растянулось на долгие десятилетия.
Корейцы, выросшие при японцах, не имели, как правило, какой-либо специальности, и многие из них работали в строительных бригадах, где широко использовался физический труд. Корейские женщины в “социалистическом хозяйстве” не работали, а занимались воспитанием детей и ведением домашнего хозяйства.
Примерно до 1958 года дети корейцев учились в национальной школе, в которой учителями были мужчины. По воспоминаниям учащихся этой школы, в классах поддерживался строгий порядок, часто с помощью физических наказаний. Но и в моей начальной школе горе-ученики могли получить от учителя указкой по рукам или спине. Родители относились к этим воспитательным приемам с пониманием, поскольку знали, на какие проказы способны их дети. В конце пятидесятых годов, когда национальные школы были закрыты, корейские дети направлялись в городские общеобразовательные школы. Обучение корейцев в этих школах приводило к тому, что молодежь не могла ни читать, ни писать на родном языке. Но зато корейцы, окончив эти школы, свободно владели русским языком, что позволяло им продолжать образование в учебных заведениях страны. В корейской диаспоре появились учителя, врачи, инженеры и техники. Позднее в “общественный труд” стали вовлекаться и корейские женщины.
Параллельно с этими процессами шло повышение благосостояния некоторых корейских семей посредством различных видов коммерции, которая существовала в то время. В первую очередь — через торговлю овощами, выращенными на огородах. У реки Корсаковки стали появляться частные дома корейцев, окруженные огородами.
Корейцы, выросшие в условиях капиталистического общественного строя, в большинстве отличались уважением к своему и чужому труду, что имело нравственную основу, заложенную в условиях частной собственности, когда труд кормил семью. Дети этих родителей еще сохраняли эту основу труда, но более поздние поколения ее теряли, умножая ряды “строителей коммунизма”.
В семидесятые годы в среде корейцев появлялись немногочисленные семейные группы, требующие права на выезд в Японию или Южную Корею для воссоединения с родственниками. Их выступления и голодовки насильно прерывались властями, а участники помещались в психиатрическую больницу. Правда, это движение не было массовым.
Совместная жизнь народов способствовала появлению смешанных браков, которые, как правило, заключались между корейцем и женщиной другой национальности. Нельзя сказать, что эти браки были распространенным явлением, но они являлись отражением жизни, которая отбрасывала догмы националистов.
Сахалинские корейцы сохраняли прежний уклад жизни и национальный характер питания — большие семьи, почитание стариков, использование в пищу продуктов моря и риса. В рацион корейцев входили блюда и соусы с красным перцем. Из риса готовились обыденная пища и сладости. Впервые брикет из воздушного риса, пропитанного сахарным сиропом, я получил из рук соседки-кореянки. Один из сортов капусты, которую высаживали на своих огородах корейцы, местные жители называли корейской или “чимчи”. Капуста готовилась с красным перцем и являлась обязательным товаром у корейских торговок на местных базарах. Постепенно она вошла в пищу людей других национальностей, но особым успехом пользовалась у любителей пива и более крепких напитков. Из корейской кухни в рацион сахалинцев также вошла длинная лапша — “куксу”.
Одежду корейцы предпочитали европейскую. Национальные костюмы изредка можно было увидеть на старых кореянках. Во время похоронной церемонии родные умершего надевали ритуальные белые одежды.
В обыденном общении каждый из корейцев имел русское имя. Наиболее часто используемые мужские имена — Коля, Миша, Паша. Женские имена почему-то слабее задержались в памяти, но я помню Зою и Татьяну — соседок по улице.
Среди корейцев был распространен туберкулез. Из других “социальных болезней” отмечу наркоманию у мужчин среднего возраста и стариков. В качестве наркотика использовался опиум, добываемый из мака, который на местных огородах достигал нужной зрелости. Однажды к маме обратился старик кореец с просьбой разрешить ему надрезать головки у мака на ее огороде. Среди населения ходили слухи о том, что корейцы высаживают мак в отдаленных падях, делают из него опиум и курят в тайных притонах, расположенных в старых японских бараках. Вероятно, по аналогии с известными в Юго-Восточной Азии злачными местами один из отдаленных районов города, где все это могло происходить, назывался “Шанхай”. Среди корейской молодежи наркотики не были в ходу. Русские и корейцы предпочитали обходиться дешевым и надежным по тем временам средством — водкой.
Новые поколения корейцев считали Сахалин своей родиной и связывали свое будущее со страной, в которой они жили.
ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ
Рыбам вода, птицам воздух, а человеку вся земля.
Русская пословица
В 1967 году я окончил школу и уехал учиться. Родители продолжали жить в Корсакове, в котором у меня проходили каникулы. В 1973 году начался новый этап моей островной жизни, продолжавшийся до 1977 года, но это время требует отдельного рассказа. Позднее жизнь увела меня в другие края, но память об острове детства остается со мной.
Сахалинцы живут среди удивительного природного мира, который оставляет след в душе каждого, кто соприкоснулся с ним.
В первую очередь очаровывает море. Поражает его красота — море служит прекрасной земле великолепной оправой. Вдали от города в зоне морского отлива можно наблюдать многообразие прибрежного подводного мира. Мидии, крабы и крабики, морские звезды и ежи, разнообразные рыбы живут среди диковинной морской растительности. Реки, речушки и даже ручьи в местах, где сохранилась девственная природа, преображаются в августе, когда в них на нерест идет лосось. Рыба преодолевает мелководье и другие препятствия, созданные природой, выполняя программу по продолжению жизни.
Климат Южного Сахалина определяется холодным Охотским и теплым Японским морями. Летом с высоких сопок можно наблюдать “схватку” гигантских воздушных масс, приходящих с этих огромных пространств, что приводит к возникновению в падях туманных гор, перемещающихся в глубь острова. Лето влажное, но количество осадков уменьшается в августе и сентябре. Это время года является бархатным сезоном юга острова. В августе наступает разгар купального сезона. Соленые воды Анивского залива остаются прохладными, поэтому купание не бывает длительным, но бодрости оно прибавляет. Внутренние водоемы лагуны и озера прогреваются лучше. По широте юг Сахалина находится на уровне Одессы, но климат далек от южного, что породило среди сахалинцев шутливую поговорку: “Сахалин — вторые Сочи. Солнце светит, но не очень!”
Сахалинские зимы помнятся большими снегами. В иные годы при буранах сугробы накрывают светофоры. Жизнь в городе в это время замирает — школьники остаются дома, радуясь неожиданному отдыху, взрослые пробивают проходы в горах снега, а по центральной улице города двигаются бульдозеры, расчищая дорогу для редких пешеходов. Южный Сахалин — рай для лыжников. Лыжными прогулками по окрестностям города увлекаются многие горожане.
Осенью город часто посещают сильные ветры. Они срывают с крыш кровлю, обрывают гроздья рябины, покрывая ими тротуары и улицы города. Морские суда уходят от причалов порта на рейд. Жизнь в морском порту в это время замирает, и портальные краны опускают свои длинные стрелы. Небольшие суда забиваются в “ковши”. Огромные волны обрушиваются на береговые укрепления, рассыпаясь брызгами, которые уносятся ветром далеко на берег.
В окрестностях Корсакова можно встретить следы хозяина сахалинской тайги — медведя, который избегает человека, но при внезапном столкновении с ним опасность может стать реальностью. У нерестовой реки эта вероятность возрастает многократно, поскольку медведь большой любитель красной рыбы. В прибрежных морских водах, лагунах и озерах водятся утки, кайры и бакланы. Любопытные нерпы сопровождают путника, идущего берегом моря, высовывая из воды свои мордочки.
Растения Южного Сахалина заслуживают отдельного рассказа. У хребтов сахалинских сопок путешественника встречает кедровый стланик, делая подходы к ним труднопроходимыми. Удивляют на юге Сахалина травяные джунгли из местных растений, растущих в падях между сопок. Обилие влаги, парниковые температурные условия обеспечивают гигантский рост растений.
С июля по октябрь жители острова посещают дикорастущие ягодники. У каждого сборщика имеется свое, заветное место. Но с увеличением численности населения острова и появлением личных автомашин ягодники заметно истощились.
Уникальность Южного Сахалина — в общности людей, которая сложилась и продолжает островную жизнь. Новые условия социальной и экономической жизни нашего общества обещают много интересного в дальнейшей истории Сахалина, если мы преодолеем экономическую и социальную отсталость, сделаем нужды отдельного человека заботой государства, научимся жить в гармонии с окружающей природой без грязи у своего порога.